Книга Французские тетради - Илья Григорьевич Эренбург

знаем, что женщина, которую он полюбил, была римлянкой, звали ее Фаустина, у нее был муж. Любовь протекала бурно и оказалась нелегкой. Об этом, как и о многом другом, он рассказал читателям. Любовь, однако, не стала основной темой его «Сожалений». Он знал, что Ронсар о любви пишет с большим самозабвением.

О чем же предпочтительно писал Дю Белле? О жизни. О себе. Читая его «Сожаления» четыре века спустя, мы видим живого человека, радостного без слепоты, печального без отчаянья, любящего красоту, но никогда не отделяющего путей искусства от трудной, широкой и вместе с тем узкой, длинной, всегда запутанной дороги жизни.

Кто кого обманул: папа – французского короля или французский король – папу? Положение в Риме кардинала Дю Белле стало чрезвычайно трудным. Папа Павел IV неожиданно заявил о своем решении опереться на Францию. Тотчас войска Габсбургов двинулись к Риму. Французский король был вынужден послать герцога Гиза в Италию, а тем временем Габсбурги, вместе с англичанами, захватывали города на севере Франции.

В 1557 году Дю Белле возвращается в Париж. Может быть, он не угодил кардиналу и наделал глупостей? Может быть, ему самому стало невтерпеж? У него немного денег, рукописи и большие надежды. Он устраивается в Париже у своего друга Бизэ, каноника собора Нотр-Дам. Перед ним пепельный собор, Сена, Франция.

Дю Белле рассчитывал, что влиятельный родственник поможет ему устроиться во Франции. Книга «Сожаления» вывела кардинала из себя. Нечего сказать, помог ему этот треклятый поэт! Что скажут кардиналы, найдя себя в стихах Дю Белле? Что скажет святейший отец? Нет, бедному родственнику нечего рассчитывать на протекцию кардинала.

Дю Белле снова болеет и снова мечтает о службе: хлопоты, обиды, невзгоды. Осенью 1559 года он лежит больной. Он снова оглох. Потом наступает очередное облегчение. Он улыбается возвращенной жизни. Весело он встречает Новый год в доме своего друга Бизэ; возвращается к себе и пишет стихи. Смерть застает его за рабочим столом. Он умер в ночь на 1 января 1560 года.

Не прошло и трех лет после смерти Дю Белле, как во Франции многое переменилось. Началась война между католиками и гугенотами. Просветителям пришлось позабыть о своих недавних мечтах: эпоха Возрождения кончилась.

Вскоре после войны, в 1946 году, я провел несколько недель в анжуйской деревне, неподалеку от родины Дю Белле. Широкая Луара то кажется полноводной, то внезапно мельчает, выступают островки. Деревья стоят на страже, как часовые. На дальних холмах виноградники; анжуйское вино очень душистое, сладковатое, с легким горьким привкусом. Воздух морской, влажный, на губах чувствуешь соль. Редки дни без солнца, и редки дни без дождя. Есть в Дю Белле нечто от этого пейзажа, от природы всей Франции. Он всегда думает, даже когда хочет забыться. Его усмешка переходит в улыбку, но он не смеется, он усмехается. Он человечен в слабостях, в ошибках, в заблуждениях. Поэт страны, которая слишком хорошо узнала, что такое война, он (впрочем, как и все поэты Франции) прославляет мир. Безмерно преданный искусству, он порой издевается над ним. Он – поэт эпохи и народа, которым не свойственны ни фанатизм, ни даже полнота веры. Это придает его стихам и мягкость, и светлую грусть. Может быть, именно в тот век Франция наиболее полно выразила свою душу. Дю Белле не был ни мудрым Паскалем, ни непримиримым солдатом, как Агриппа д’Обинье, ни «принцем поэтов», сладкогласным Ронсаром. Он не обличал, не прославлял, не учил, он оставил нам свои признания. В этом для меня объяснение его жизненности: я переводил стихи близкого мне человека, современника, которого я случайно не встретил в одном из придорожных трактиров Франции.

Сонеты Дю Белле. Из книги «Олива»

LIX

Голубка над кипящими валами

Надежду обреченным принесла –

Оливы ветвь. Та ветвь была светла,

Как весть о мире с тихими садами.

Трубач трубит. Несет знаменщик знамя.

Кругом деревни сожжены дотла.

Война у друга друга отняла.

Повсюду распри и пылает пламя.

О мире кто теперь не говорит?

Слова красивы и посулы лживы.

Но я гляжу на эту ветвь оливы:

Моя надежда, мой зеленый щит,

Раскинь задумчивые ветви шире

И обреченным ты скажи о мире!

LXXXIII

Уж ночь на небо выгоняла стадо

Своих блуждающих косматых звезд,

И ночи конь, вздымая черный хвост,

Уж несся вниз, в подземную прохладу.

Уж в Индии, встревожены и рады,

Перекликались сонмы сонных звезд.

Все розовело. Трав был слышен рост.

Туманов плотных дрогнула ограда.

Тогда, вся в жемчуге, светясь, горя,

Вдруг показалась новая заря.

И день, пристыжен смутным ожиданьем,

Далекой Индии большой Восток

И пыль анжуйских голубых дорог

Залил своим как бы двойным сияньем.

Из книги «Древности Рима»

III

Увидев Рим с холмами неживыми,

Безмолвствует в смятенье пилигрим:

Нагромождение камней пред ним.

Напрасно Рим найти он тщится в Риме.

Был пышен Рим и был непобедим,

Он миром правил. В серо-синем дыме –

Обломки славы, щебень. Где же Рим?

Уж Рима нет, осталось только имя.

Он побеждал чужие города,

Себя он победил – судьба солдата.

И лишь несется, как неслась когда-то,

Большого Тибра желтая вода.

Что вечным мнилось, рухнуло, распалось.

Струя поспешная одна осталась.

VII

Повсюду славен, повсеместно чтим,

С поверженными, праздными богами.

С убогим мусором в разбитом храме,

Нам открывается великий Рим.

Был блеск его уму непостижим,

Беседовали башни с небесами,

И вот, расщеплен, он лежит пред нами,

Он нас томит ничтожеством своим.

Где слава цезарей, рабов работа,

Побед кровавых пышные ворота,

Героев рой, бессмертия ключи?

Все унесли века. Страшней нет власти.

Я говорю себе: коль эти страсти

Испепелило время, промолчи.

XXVII

Пришельца потрясает запустенье.

Те арки, что страшили небеса,

И дерзкий мост, и мрамора леса –

Пожарище,