Книга Всё, что мы обрели - Элис Келлен

на моей коже.

Пальцы, вцепившиеся в мою талию. Облегчение. И боль.

Я вздрогнула, поняв, что он плачет.

Я поморгала, пытаясь сдержать слезы, но безуспешно.

Обняла его крепче и пожалела, что не могу раствориться в нем, увидеть все, что он чувствует, покопаться в его сердце. И я не догадывалась, что это значит, но и думать об этом не хотелось, потому что на несколько минут тишины и темноты мы были просто двумя людьми, которые, несмотря ни на что, по-прежнему любили друг друга и делили слишком многое.

– Я обещал… – его хриплый голос обволакивал нас.

Я закрыла глаза, когда поняла.

Обещание, которое он дал моему отцу, когда тот понял, что уже не успеет выставиться, и Аксель сказал, что добьется того, чтобы это сделала я.

Я прижалась к нему. Положила голову ему на грудь.

– Спасибо за все, Аксель. За музыку.

– Спасибо тебе, что позволила вернуться в твою жизнь.

54. Аксель

Часть меня все еще оставалась трусливой и хотела лишь навсегда остаться в этом кабинете с Леей в объятиях. Однако другая пыталась медленно выбраться наружу, и я знал, что должен научиться смотреть в лицо реальности. Например, что эти объятия были мимолетными. Или что в каких-то нескольких метрах от нас ждало множество людей, желавших разделить с ней эту ночь.

Так что я взял себя в руки и плавно отстранился от Леи.

– Нам нужно вернуться.

– Знаю, – прошептала она.

– Иди. Сейчас приду.

Лея поняла, что мне нужно побыть одному, чтобы успокоиться, и ушла почти бесшумно, почти на цыпочках. Я глубоко вздохнул, когда дверь закрылась. Я сделал это. Я сдержал свое обещание Дугласу. И было что-то утешительное в верности своему слову, чего я никогда не переставал ценить.

Удовлетворенно вздохнув, я вышел.

Пройдя по коридору в большую комнату, поприветствовал нескольких знакомых, после чего ко мне подошла женщина, заинтересовавшаяся одной из работ. С этого момента, несмотря на помощь Сэм, у меня не было ни одной свободной минуты за весь вечер. Время от времени я видел, как моя семья приятно проводит время. А также то, как она освещает своим присутствием каждый зал, куда заходит.

Когда вечер приближался к концу и галерея начала пустеть, я увидел Лею. Она держала его за руку и шла рядом с ним. Я заставил себя дышать, хотя мои легкие горели, я чувствовал… нет, я не мог дать этому название, потому что никогда раньше не испытывал ничего подобного. И если я думал, что был готов к этому моменту, то заблуждался.

Голос, казалось, немного подвел ее.

– Лэндон, это Аксель, – смогла проговорить она.

У парня было дружелюбное выражение лица, а рукопожатие его было простым и приветливым. И все же невозможно было не заметить напряжения. Любой, кто знал меня, мог сказать, что я хочу поскорее убраться оттуда, как бывало всякий раз, когда что-то становилось для меня слишком тяжелым, как тогда, когда мне казалось, что какие-то вещи душат меня, и я решал оставить их в глубине шкафа.

Так что я держался…

– Очень приятно, – сказал я.

– Взаимно. – Лэндон огляделся вокруг, после чего вновь устремил на меня свои карие глаза. – Это потрясающе. Вы проделали фантастическую работу.

– Спасибо.

Как бы мне хотелось, чтобы он оказался мудаком. Но он таковым не был. Он сочился дружелюбием. И был, наверное, в тысячу раз лучше меня. Внимательнее. Смелее. Тверже. Я сглотнул ком в горле.

Тут – почти как гребаное чудо – появился Оливер.

– Как оно? Было офигенно, да?

Я кивнул, все еще немного ошеломленный всем этим.

– Вообще мне надо бы пойти проверить, как там Сэм.

Только уйдя в один из других залов, я понял, что ни разу не взглянул на Лею, но мне было трудно сделать это в той ситуации. Это была боль. Ревность. Твою мать. Я никогда раньше не чувствовал ревности. Не знал, что за хрень эти тревога и неуверенность, пока не влюбился в нее.

Вскоре мы закрыли галерею.

По пути к выходу я встретил у дверей свою семью и остальных. Когда они спросили меня, не хочу ли я выпить с ними в честь праздника, я покачал головой.

– Я почти не спал. Пойду уже домой.

– Давай, ты никогда не отказываешься, – настаивал Оливер.

Лея не отрывала глаз от пола.

– Думаю, мы тоже пойдем, – поддержал меня брат, и я чертовски любил его за это, за то, что он так хорошо читал меня, даже когда я сам не мог это сделать.

– До завтра. – Я похлопал Оливера по плечу. – Хорошо вам провести время.

Я пошел прочь, пока они не стали уговаривать меня остаться. И хорошо, что мой дом находился в паре километров отсюда, потому что мне нужно было пройтись и проветрить голову, перестать думать о том, как они держатся за руки, прижимаясь друг к другу.

Я пытался заснуть, но это было невозможно.

В итоге вышел на террасу выкурить очередную сигарету; не знаю, сколько я скурил, с тех пор как вернулся с выставки. Я смотрел на убывающую луну и думал обо всех глупостях, которые совершил в своей жизни, как вдруг услышал шум в кустах, росших вокруг моей лачуги.

Прежде чем я успел отреагировать, появился Оливер.

– Черт, ты меня напугал! Что ты здесь делаешь?

Он рассмеялся и поднялся на крыльцо.

– Просто заскочил к тебе ненадолго.

– Четыре часа утра.

– Я знал, что ты не спишь.

Он забрал у меня пачку, чтобы взять сигарету. Я протянул зажигалку, все еще немного смущенный, и пару минут мы молчали, пока мне не удалось заговорить.

– Я обещал твоему отцу, знаешь? Что сделаю это.

Оливер медленно выпустил дым:

– Знаю, Аксель.

– Ты знал? Он тебе сказал?

Он кивнул головой. Казалось, ему не по себе.

– Он рассказал мне о той ночи.

– Он рассказал тебе, что убеждал меня прекратить рисовать?

Он затушил окурок и глубоко вздохнул.

– Ты не понимаешь, Аксель.

– Тогда объясни мне.

– Мой отец сказал тебе то, что ты хотел услышать.

– Ты не знаешь, о чем говоришь…

Я вышагивал вверх и вниз по террасе в странном напряжении. Из-за всего, из-за этой ночи и последних трех лет я был в тупике. Я не мог понять. Мы никогда не говорили с Оливером о том, чем мы с Дугласом поделились той ночью, потому что для меня это было чертовски важно, как рубеж, а для Оливера… ничего, он никогда ничего не говорил. Я постарался успокоиться и остановился рядом с ним.

– Я хочу понять, – почти умолял я его.

– Ты не хотел рисовать, Аксель. Потому что это было усилие, которое ты не хотел прилагать, тебе нужно было открыться, и ты не собирался этого делать. И я, блин, тебя понимаю, ясно? Я не знал, что такое настоящая жертва, пока не умерли мои родители.

– Это неправда.

– Нет, это правда. Вот ты и страдал, потому что хотел чего-то, в чем сам себе отказывал. Это как пытаться пробежать марафон, расставляя препятствия на своем пути. Немного иронично, не так ли?

– Не понимаю, о чем ты говоришь…

– Аксель, посмотри на меня.

Я посмотрел.

– Ты сказал моему отцу, что единственное, что стоит между тобой и холстом, – это ты сам. Я знаю, потому что несколько месяцев настаивал, чтобы ты мне рассказал, и ты знаешь почему: потому что меня бесило, что ты никогда не говорил об этом со мной, а с ним говорил об этом, о том, что так важно для тебя; хотя я был твоим братом и не мог утаить от тебя даже то, что за хрень ел накануне.

– Оливер…

– Нет, дай мне закончить. Ты сказал ему это, а он ответил, что ты больше не должен этого делать, что никто тебя не заставляет, что ты ввязался в войну, где сражаешься только против себя, и у тебя никогда не получится победить.

Черт, я не собирался снова плакать в этот долбаный вечер. Мне захотелось ударить его, когда я вспомнил свои