Книга Десять дней до конца света - Манон Фаржеттон

– Не до таких противоположностей.

– Твой мир кажется очень простым, – замечает он, на сей раз отринув иронию. – Хотел бы я жить в таком же.

Лили раздраженно мотает головой.

– Почему, собственно, ты вызвался меня отвезти? У тебя нет родителей? Ты ушел от вопроса, когда я спросила тебя о семье, помнишь, на паркинге супермаркета?

Валентин сглатывает слюну.

– Я их никогда не знал.

Это не совсем ложь. Он никогда не чувствовал, что знает свою мать, хоть и любил ее безгранично. Но это и не совсем правда. Лили, должно быть, вообразила себе жизнь, не имеющую ничего общего с той, которую он в действительности прожил. Но если он начнет говорить о матери, резьбу сорвет по-настоящему.

Он поворачивает голову. Лили буравит его инквизиторским взглядом сквозь спутанную челку. Никакого тепла в ее лице. Валентин не опускает глаз и говорит тихо:

– Я предложил отвезти тебя, потому что не выдержал бы, если бы остался наедине с собой.

Закатив глаза, она отворачивается. Валентин ломает голову: что не так? Его тон? Его взгляд побитой собаки? Легкая пафосность его ответа? Он вошел в роль сообразно ситуации, любой бы смягчился после такого откровения. Но не Лили – похоже, она не удовольствуется пустыми словами.

– Я был нежеланным ребенком, – продолжает он. – Думаю, я почувствовал это еще совсем крохой, хоть и не знал обстоятельств моего рождения. И мне пришлось… как бы сказать? Покорять мое окружение? Догадываться, чего ждут от меня другие, подстраиваться, не гнать волну, чтобы меня принимали. Любили. Я очень рано научился приспосабливаться. И уже не смогу жить иначе.

Лили слушает, не глядя на него. Никак не комментирует его откровение. Он сам знает, что лукавит, что слишком скудна информация, чтобы эта исповедь была искренней. Но начало положено.

– Ты знаешь, что был нежеланным ребенком, – роняет она через несколько минут, – но ты никогда не знал своих родителей. Ты издеваешься надо мной?

Что ж. Выбора больше нет. Он силится воздвигнуть внутреннюю стену между своими мыслями и тем, что он должен сказать, как будто это не его история, как будто он рассказывает о ком-то другом.

– Я вырос с матерью, – начинает он равнодушным тоном. – Когда я был маленьким, она выдумала мне отца-пожарного, который героически погиб. Потом, когда я был подростком, рассказала мне, что мой отец был на самом деле приключением на одну ночь. Я засыпал ее вопросами. Она уверяла, что он умер, но я не мог в это поверить, и однажды она так сорвалась, что я прекратил расспросы. Что не помешало ей через неделю впервые попытаться покончить с собой.

– Черт…

– Угу. Для тебя семья – нечто само собой разумеющееся. Для меня… всё сложнее.

– Идеальных семей нет.

– Но некоторые слишком далеки от идеала.

– Ты всё-таки узнал, кто твой отец?

Челюсти Валентина невольно сжимаются до боли.

– С меня довольно того, что я знаю, – говорит он.

Некоторое время они едут рядом.

– Перемести таз вперед и сдвинься к луке седла, – советует Лили.

– Что?

– Так будет удобнее.

Он следует ее инструкциям. Действительно, в этой новой позе не так болит промежность и ему легче подстраиваться под движения лошади.

– Спасибо, – от души благодарит он.

Она только кивает в ответ и пришпоривает кобылу, догоняя Браима. Валентин провожает глазами ее длинные темные пряди, колышущиеся на спине, как водоросли.

– Хороший вопрос, – бормочет он.

– Какой? – спрашивает Сара.

Он оборачивается, поняв, что она догнала его, а он и не заметил. Сара насмешливо улыбается ему.

– Да так, – отвечает он. – Куда вы с Гвеном подадитесь, когда мы приедем к родителям Лили?

– Присоединимся к друзьям, они с палатками на пляже в нескольких километрах западнее. Если хочешь с нами…

Он не хочет. Но он начинает понимать, что Лили будет противиться любой его попытке сближения, а он не из тех, кто упорствует. Ему бы чего попроще, без риска, окольным путем.

– С удовольствием, – с широкой улыбкой говорит он Саре.

48

Ч – 92

Около девяти часов Сара объявляет привал. Ей хочется есть, хочется спать, и лошади тоже устали. Лили-Анн нехотя соглашается.

– Отправляемся через четыре часа, – предупреждает она.

Никто не протестует. Сара расседлывает свою лошадь и помогает Валентину обиходить мерина, потом в два укуса съедает сандвич, глядя на Гвена, который опять пишет.

– Поспишь? – спрашивает она.

Он кивает.

– Иди ко мне.

Она уютно устраивается в его объятиях. Через несколько минут Гвен засыпает прямо на земле, а Сара – прямо на Гвене.

Им кажется, что они едва задремали, когда Лили-Анн тихонько трясет их, но глубокая ночь рассеивает иллюзию. Прошло несколько часов. Сара приторачивает дрон к крупу своей лошади, и все вновь садятся в седла.

Они выезжают на запруженное машинами шоссе. Между деревьями по обеим его сторонам виден большой лоскут звездного неба. От скуки Сара ищет глазами знакомые созвездия. Распознавать их ее научил отец, и, называя созвездия одно за другим, она как будто возвращается в те далекие годы, когда колесила по свету с родителями.

– Однажды, – рассказывает она Гвену, – мама разбудила меня поздно вечером, когда я уже спала. Это было вскоре после Нового года, я запомнила, потому что на мне была крутая пижамка, подаренная на Рождество, а накануне начались занятия в школе. Мама велела мне надеть теплый свитер и сама натянула на меня сапоги. Я протестовала: ведь завтра в школу. «Это куда важнее, чем день в школе. Вот увидишь!» Я была полусонная и спрашивала, куда мы едем, но ни она, ни папа, который уже ждал нас в машине, ничего больше мне не сказали. Мы выехали из города и остановились на вершине холма. Ночь была еще не очень темная, скорее густо-синяя. Мама закутала меня в одеяло и крепко обняла. Я помню, как подняла глаза да так и застыла с открытым ртом при виде несметного числа звезд в ясном небе. Отец поставил телескоп. Только тут я поняла, что мы делаем. Они говорили об этом много дней. Мы приехали посмотреть на комету Галлея. Я поискала ее глазами и увидела во всей красе, с белым шлейфом.

– Тысяча девятьсот восемьдесят шестой, – перебивает ее Гвен.

– Что?

– В последний раз комету Галлея можно было наблюдать в восемьдесят шестом году.

– Возможно. Мы смотрели на нее несколько часов. Я продрогла, но не жаловалась, потому что домой не хотела. В объективе телескопа комета выглядела просто невероятно. Ничего красивее я не видела за всю мою жизнь. В какой-то момент я, наверно, уснула, потому что, как мы ехали обратно, не помню.