Книга Питбуль для училки - Галина Чередий

– Ко мне.

– И что дальше?

А дальше, уж прости меня, скотину озабоченную, у нас как минимум сутки в постели безвылазно, а дальше уж буду врываться по полной в новые реалии своей жизни, в которой внезапно настолько больше народу стало в ближнем кругу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Жизнь дальше. Нормальная, маленькая.

– Хорошо, – опять как-то чересчур покладисто согласилась Лена. Шок? Или страх? – Хорошо, что жизнь. Только… А если нас арестуют?

– За что, Лен? – уточнил, уже заруливая на парковку у своего дома и чувствуя, что меня как на две части жестко рвет. Одна, нормальная, адекватная, еще говорит с ней, отчет себе отдает, что надо бы поосторожнее, что Лена сейчас как хрупкое стекло, уязвимая. А вот другая, примитивная, животная, что в кровушке всласть измазалась, злость и страх за нее смывая, требует эту женщину под себя вотпрямсейчас и ни секундой позже. И похотью мне с каждой секундой глаза застит все круче и плотнее. Откуда во мне такое?

– За… ну, тяжкие телесные, наверное. Сергей же…

Ага, живой. Пусть паскуда живет и на своей шкуре все чувствует.

– Лен… – в лифте отшагнул от нее в дальний угол, ибо чуял: вот она почти грань, предел. Только глазами себе жрать ее себе позволил. – Лен, ты только не пугайся ничего. Во мне. Меня не пугайся такого.

Ну да, я себя внезапно сам что-то боюсь. Всего за малым не поколачивает, как в лихорадке, ломает от одного взгляда на губы ее, на шею тонкую, на ключицы острые, сквозь тонкую ткань проглядывающие. Пальцы крючит заграбастать волосы, подставляя ее губы под свои оголодавшие. Не поцеловать – сожрать, отыметь рот в рот. Рвануть ворот, драть чертовы тряпки в клочья, добираясь до кожи, до тела ее отзывчивого. Руками наглыми везде пролезть… Языком весь вкус до капли собрать… Засадить себя по самые яйца, а по ощущениям как целиком внутрь занырнуть…

Я тряхнул башкой, хоть немного сбрасывая морок, когда двери лифта с лязгом разъехались.

– Домой, маленькая, домой, – пробормотал, подталкивая Лену в поясницу. – И никто нас арестовывать не будет. Забудь, и все.

Открыв дверь, пропустил Лену вперед, прилипая мордой к волосам на ее затылке. Вдохнул, откидывая сумку в сторону, и загреб ее обеими руками.

– Миш… – робко выдохнула она.

– Что? – Не надо? Не хочешь? Напугал-оттолкнул?

– Страшно мне.

– Меня боишься? – Надо отпустить ее, надо сесть, поговорить сначала по-людски, но, сука, не разжимаются у меня уже руки. Захапал, и нет никаких сил отпустить. Не могу я ее отпускать. Брать могу, а отпускать – нет. Нет такой долбаной функции организма больше. Наотпускался, наоставлял, хорош.

– Себя боюсь, Миша, – пролепетала моя инопланетянка, а сама вся обмякла, голову откинула мне на плечо, открывая доступ. А я и рад, уткнулся рожей, открытым ртом по нежной коже, зубами царапнул, языком заласкал и аж дернуло всего от тихого «о-о-ох!».

– Вдруг я… – Не полюбишь? Не сможешь все же с калекой? – Не понравлюсь тебе насовсем. Мы же… ох… не знаем толком … Ми-и-иша-а-а-а!

А это уже мои пальцы наглые под ее бельем. Без церемоний скользнул между уже мокрыми складочками в жаркую тесноту, сжимая щедрую полноту груди другой рукой, нацеловывая шею без остановки, и слова у моей Лены кончились, а ноги держать перестали. А и правильно. Ну их на хер сейчас эти все разговоры-сомнения.

– Узнаем, – только и рыкнул и, подхватив ее, уже ослабшую и на все согласную, понес в свою спальню.

Может, меня оттого так и торкает жестко, что моя женщина наконец будет в моей постели? Все по-настоящему теперь. Плевать на все. И на анализ невесть откуда выпершейся на первый план первобытности тоже. Надо, значит, нам сейчас так.

Раздевать нормально сил моих уже не было. Буквально вытряхнул жалобно что-то пискнувшую Лену из джинсов, прихватывая сразу и белье, и рухнул лицом между ног ей. И она запела мне сладко, выгнулась, открываясь сразу широко, отдаваясь разом, как только она могла. Отпихнул ее блузку вверх, забив на треск лифчика. Лизал, въедался в пряную, текущую соком мягкость, руками шарил, сжимал, а глазами жрал все, до чего не мог дотянуться, или что обласкать всего двух лап моих не хватало.

– Миш-Миш-Ми-и-и-иш! – задрожала мелко, заскребла Лена по простыне. Головой замотала, пятками в плечи мне уперлась, и в крик. Низкий, хриплый. Тот самый. Что мне как команда вперед. Как выстрел стартового пистолета.

И я стартанул. Штаны свои рванул, член, уже гудящий, как высоковольтный провод, выпуская, подхватил под коленями, чуть не пополам ее складывая, и вогнал себя. В нее. Разом. Так, что глубже никак. Только пропахать напополам разве. У меня перед глазами черно-красно заполыхало, мозг в кашу, член в раю. Лена снова в крик. Приняла. Стиснула. Обожгла. Каждый удар бедер – взрывное погружение в чистый жгучий кайф. А ее дрожь, сжатие, отклик – еще щедрая его пригоршня там, где и так уж и сразу было через край. А я все брал и брал. Она отдавала, а я загребал. Все мне, мое. Мало-мало-мало, бля-я-я, все-е-е-е! И меня порвало от этой чрезмерности. Не кончил – лопнул в пыль, расхреначило всего до полного ничего. И не соображая, не чуя тела, продолжал еще толкаться и толкаться в мою Лену, не в состоянии остановить сразу эти хаотично швыряющие меня внутренние волны. Пока совсем по ней не размазало уже.

Охереть. О-хе-реть! Новая жизнь, ты мне охереть как нравишься.

Глава 20

Я никак не могла опомниться. Начать сколько-нибудь нормально размышлять. Оценить, что же произошло, на что решилась, куда позволила себя увлечь. Михаил с порога сбросил меня в какой-то безумный водоворот своей требовательной чувственности и никак не давал мне из него вынырнуть, вдохнуть воздуха суровой реальности. Стоило мне только отойти немного, но совсем не остыть от одного страстного раунда, как он принимался распалять меня снова. Он буквально свирепствовал над моим телом, не прекращая полностью ласк ни на минуту. И не важно, что я уже вымоталась и начинала умолять его о хоть небольшой передышке. Он был неумолим. Снова и снова принимался играть будто бы прямо на моих обнаженных нервах, как если бы мог знать о существовании сотен и сотен воспламеняющих точек на моем теле, о которых я и сама никогда представления не имела. И, похоже, поставил перед собой задачу измотать меня, не давая впасть в переживания, и успешно с ней справлялся. Ну не могла я, не могла не откликаться на жадность в его прикосновениях, на бесстыдство проникновения везде и всюду его пальцев, языка, члена. Он как пожирал меня, а я с готовностью на грани безумия отдавалась, желала быть пищей для его страсти. Его порыкивающий шепот, все эти «вот так, да, маленькая, впусти», «вкусная… вкусная вся… жрал бы вечно», «шире, шире ножки, Лена, да, вся мне», «красивая такая тут, видела бы, что и я» опьяняли меня, как ни одно вино за всю мою жизнь. Медленные дразнящие поцелуи, в сочетании с такими же неторопливыми, но до самого предела погружениями внизу распаляли, заставляя себя терять и скулить-выпрашивать быстрее и сильнее. А он мучил, доводил до того, что совсем дурела, и только потом срывался. Сгибал, вертел, валял по липнущим к нашей потной коже простыням и, ошалев сам, вколачивал в меня наслаждение волна за волной. Нет ничего удивительного в том, что в какой-то момент я просто отключилась. Ну кончились во мне все силы просто.