Книга История Сибири. От Ермака до Екатерины II - Петр Словцов

Похабова заменил Галкин, начальник казачьей команды. Он построил в 1648 г. ос. Баргузинский, снабдил провиантом и гарнизоном Верхнеангарск и послал партию на Витим для объясачения тунгусов. Наложил также ясак на кочевавших около оз. Еравны и (1650 г.) посылал казаков за Яблонный хребет для разведываний[61].

Ос. Баунтовский построен (1652 г.), так сказать, в оглавлении Витима при преемнике Галкина.

В это время воеводствовал в Енисейске незабвенный Пашков, которому, именем истории, мы засвидетельствовали вечную память. Пашков, отобрав от бывалых казаков возможные сведения о забайкальских местностях, реках, озерах, сообщениях и расстояниях, признал за полезное состроить ос. Иргенский в связи с Баргузинским, и другой Нерчинский (о чем представлял и после Приказу, как уже известно) для обхвата тунгусов и хоринских бурят[62]; а для исполнения сих поручений отрядил известного служаку Бекетова, с которым не неприятно увидеться нам и во второй раз.

Бекетов, предпослав часть команды чрез Баргузинск на оз. Ирген для заготовления судов, на которых бы осмотреть течение рек, сам зимовал в Прорве. Казаки еще осенью осмотрели невиданные устья Селенги, а зимою — юго-западный и северо-западный берег Байкала; обуздали бурят, живших на западе к Иркуту и на востоке к Голоусной, уверились в изобилии рыбной ловли, побывали у родоначальника Хултуцина, который ласково принял их и с откровенностью рассказал им о Хилке. Тут казаки видели ламу, молельню, служение и курение идолам серебряным и позолоченным, отправляемое по шагямонианскому обряду[63].

Соображая казачьи вести о добродушии, честности и благорасположении двух забайкальских родоначальников, Турухая и Култуцина, невольно любуешься чертами патриархальной их беззаботливости, хотя они жили под какою-то властью ханов.

Доводом пастырской жизни, какую тогда провожали за Байкалом, служит свободный и безопасный проезд Бекетова в 1653 г. по Селенге и Хилку. Плывя по реке последней, он был обрадован встречным судном предпосланной команды, которая сверх ясака вручила ему чертеж Иргеня, Хилка, Ингоды, Шилки и других рек. Не в первый раз летописи сибирские сказывают, что тогдашние казаки смыслили чертить съемки гидрографические и топографические. Но признайтесь, не весело ли жить с Бекетовым за Байкалом?

Бекетов возвел ос. Иргенский, снова положил тунгусов в ясак, послал в Енисейск 19 сороков и в 1654 г. переехал в новый острог, командою наскоро выстроенный за Шилкою, против устья Нерчи, без сопротивления тунгусов, принесших еще и ясак. Но с сих пор настают для служаки дни черные. Гантимур, тунгусский родоначальник, с Науна перекочевавший за Нерчу от маньчжурского ограничения патриархальной его свободы, и теперь предвидя не лучшее соседство с другими повелительными пришельцами, откочевал на прежнюю родину и тем самым побудил соплеменных тунгусов к злобе против русского водворения. Острог осаждается, посеянный хлеб вытоптан, голодовка недалека, часть казаков уходит на Амур, куда и Бекетов, как уже читали, отступает с остальною частью, но в каком нерадостном положении открылись им дела расславленного Амура, мы также читали.

Почтенный Пашков вследствие своего предположения, которое велено исполнить ему самому, двинулся из Енисейска Верхнею Тунгуской в 1656 г. чрез Байкал Селенгою и Хилком на Иргенский острог, и, приведя его в лучшее оборонительное состояние, продолжал путь в 1658 г. на устье Нерчи, где и положил твердое основание Нерчинску, а не за Шилкою, как было при Бекетове. По заложении острога он обратил внимание на Амур и с казачьим отрядом послал предписание к Степанову о вверенном ему начальстве с требованием, чтобы тот поспешил с сотнею казаков в Нерчинск для положения дел на мере; но казаки возвратились ограбленными от мародеров, которые бежали с последнего на водах боя, притом с вестью о погибели Степанова и об отказе тех грабителей служить в команде воеводы. Беда родит беду. Привезенный с собою провиант выходил, илимский же расхищен в пути голодными шайками, с Амура рассеявшимися, о хлебопашестве некогда было думать, военных запасов вовсе не послано из Тобольска, и между тем бунт тунгусский у Ингоды. Воевода спешит в ос. Иргенский, посылает для усмирения бунтовщиков сына с отрядом, присоединив к нему несколько казаков, на службу явившихся, которые, лишь перебрались за Ингоду, обокрали товарищей, начальника и исчезли. Это было в 1661 г., когда ехал на смену почтенного Пашкова другой воевода. Сколько требовалось твердости, чтобы не пасть духом среди непрерывных противностей! Он дождался на Иргене преемника, которого, верно, встретил с просиявающею на лице улыбкою, а поехал в 1662 г. в Москву, конечно, с глубоким горем, что не был полезен, как предполагал. Но ты ли виноват, верный слуга государя и государства? За твое имя стоит история.

7. Суждение о Хабарове.

Желательно бы тотчас обратиться к предприятиям Якутского воеводства на северо-востоке, дабы прикрыть другою краскою позорище похорон, брошенных и неоплаканных на Амуре. Но вот сам Хабаров, уже сын боярский и управитель Усть-Кутской волости, надпоминает о себе появлением на Тугире в 1660 г. для указания места отряду Пашкова, где были зарыты Зиновьевым военные снаряды, давным-давно исчезнувшие. Хабарову совестно приблизиться к Амуру и взглянуть на берега, по которым тогда валялись трупы русских, погибших то от голода, то от неприятеля. Этот необыкновенный посадский, необдуманными обещаниями увлекший легкомысленного воеводу, по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству. Только что начал восточный край гнездиться в заселении и домоводстве, пришелец уводит с Лены на Амур в два приема до 250 чел. и, отняв столько рук, подрывает промышленность вместе с деревенским обзаводством. Отряды казаков, на вспоможение туда посланных, уменьшают силу сибирских острогов, в непрерывной борьбе и не всегда успешно ограждающих свои окрестности; а во что оценить побеги жителей и казаков, разграбивших свои и чужие селения, казенный провиант, порох, свинец? Во что оценить ниспровержение собственности, благочиния и даже святыни образов, серебром обложенных, где не было ничего неприкосновенного, ничего святого? Если предположить, по меньшей мере, что 1500 чел. в течение десяти лет ушли на Амур и там изгибли, каких сил и какого поколения лишился край пустынный? Заменит ли ясак Хабарова одну пагубу, какую служба потерпела от голодовки, от бесчинств неподчиненности, от пренебрежения к властям и от подобных самовольств, не так скоро исправляемых в отдаленности? Во что поставить озлобление и отчуждение миролюбивых племен, по Амуру особняком живших и против воли вынужденных прибегнуть к покровительству маньчжуров? Не сами ли мы сделали соседей врагами себе в таком числе, в каком умножили подданных Китая? Если правительство ласкалось приобретением Амура, то видим ли какой-либо план в безместных шатаниях Хабарова по водам? На зиму укрепляют место, весною бросают его на разорение прибрежных жителей; где же опора, где пребывание власти? Если и Степанов расточал силу и время на подвиги грабительства, то все надобно винить Хабарова, который в пользу свою имел и всеобщий пополох по Амуру и благоприятное время, для утверждения главного места в любом из оставленных городков. Не только в 10, но и в 5 лет можно бы обезопасить себя и дружбою соседей, и хлебопашеством, и военным ограждением. Но, к несчастью, при всеобщей неурядице, господствовал один дух ясака и грабежа.