Книга Охотник за приданым - Барбара Картленд

— Добро пожаловать домой, дорогая! Эти слова заставили ее пережить почти то же ощущение, что и его поцелуй. Прунелла смутилась и робко направилась к винтовой лестнице.

— Для тебя приготовлена комната, которая называется у нас «королевской» спальней, — сказал граф. Глаза Прунеллы широко раскрылись от удивления. Она хотела спросить графа, как ее смогли приготовить, откуда слуги могли узнать, что они поженятся. Но они были не одни, поэтому девушка сдержалась и начала молча подниматься по лестнице, чувствуя себя так, будто все происходит во сне, от которого невозможно проснуться. Прунелла прекрасно знала «королевскую» спальню, и ей очень нравилась эта комната. Эта была одна из тех комнат, которые она всегда держала открытыми и чистыми, потому что они были очень красивы. Спальня примыкала к покоям хозяина, а ее окна выходили на озеро и розарий. Прунелла открыла дверь и обнаружила, к своему удивлению, что эта комната с ее огромной кроватью, полог которой поддерживали четыре столбика с вырезанными купидонами, и драпировками синего шелка не была пуста. В ней находилась Чарити, распаковывавшая ее чемоданы, стоявшие открытыми на полу.

— Чарити! — изумленно воскликнула Прунелла. — Как ты здесь оказалась? Старушка распрямилась и сказала:

— Что вы так удивляетесь, мисс Прунелла? Или теперь я должна называть вас «миледи»? Прунелла продолжала смотреть на нее с недоумением.

— Ты... знаешь? Каким образом?

— Как только вы уехали, за мной приехали слуги милорда. В карете шестерней! Вы только подумайте, миледи! В жизни не ездила в таких каретах!

— Чарити... Чарити! Я даже не знаю, что сказать.

— Некогда разговаривать, когда нужно переодеваться, — заворчала Чарити, как когда-то в далеком детстве. — Поторопитесь, снимите это пыльное дорожное платье и наденьте что-нибудь понаряднее, не то милорд пожалеет, что не женился на ком-нибудь другом. Прунелла нервно рассмеялась, хотя была недалека от того, чтобы заплакать. Как все это могло случиться с ней? Как она оказалась здесь, в «королевской» спальне, вместе с Чарити, которая называет ее «миледи»? Пока Чарити помогала ей снять платье, граф прислал сказать, что она может отдохнуть до обеда, который будет в половине восьмого.

— Что ж, это разумно, — одобрила Чарити. — Вам нужно отдохнуть, миледи. Вы же всю ночь почти не спали, все волновались из-за мисс Нанетт.

— Я и сейчас из-за нее волнуюсь, — ответила Прунелла. — Она не должна была убегать во Францию, чтобы выйти там замуж за мистера Лоуэса! Наступило молчание, потом Чарити сказала:

— Я знаю, что вы мне не поверите, миледи, но если я хоть раз в жизни видела двух людей, которые любят друг друга, то это и были мисс Нанетт и племянник милорда.

— Она любит его, в этом я уверена, — с горечью ответила Прунелла.

— И он ее любит. Клянусь надеждой на вечное спасение, что это правда, мисс Прунелла, то есть миледи.

— Ты правда так думаешь, Чарити?

— Зачем я бы стала вам врать, разве я не желаю счастья нашей девочке?

На это ответить было нечего, и Прунелла легла в постель и, как только Чарити задернула портьеры, закрыла глаза. У нее было такое чувство, что когда она проснется, то окажется, что все это ей просто приснилось и она находится не в Уинслоу-холле, а в своей собственной постели в Мэноре. Но, засыпая, она думала не о Уинслоу-холле и не о Мэноре: она видела перед собой графа, с любовью глядящего ей в глаза. Обед закончился. Это был странный обед, сопровождаемый минутами напряженного молчания, смехом невпопад и робкими улыбками, когда Прунелла заставляла себя поднять глаза на своего мужа. Ей казалось, что он никогда еще так не напоминал искателя приключений и одновременно не был так элегантен. Она заметила, что слуги-индийцы украсили стол лучшим фамильным серебром рода Уинслоу. Свечи освещали их обоих мягким трепещущим светом, и Прунелла чувствовала себя так, будто они находятся на сцене и она играет в этой пьесе главную роль, но не знает, чем закончится третий акт. Когда слуги бесшумно покинули столовую, Прунелла спросила:

— Что вы делали в Индии? Пауза перед этим была такой напряженной, что ей казалось: он должен был слышать, как громко стучит ее сердце.

— Я работал, — громко ответил граф.

— Работали?

— Когда-нибудь я подробно расскажу тебе об этом, но сейчас я могу думать только о тебе. Эти слова заставили Прунеллу покраснеть. Вид его милой юной жены показался графу лучшей картиной из всех, какие он когда-либо видел.

— Ты такая юная, любимая, — сказал он ласково, — такая нежная и неиспорченная, что мне трудно поверить, что ты действительно существуешь в этом равнодушном холодном мире, а не мираж и не мечта.

— Вы знали светских дам, и боюсь, что я покажусь вам скучной и неинтересной по сравнению с ними, — робко заметила Прунелла.

— Я мечтаю научить тебя тому, что знаю сам... Граф увидел вопрос в глазах Прунеллы, и добавил:

— Я говорю о любви, дорогая. Прунелла снова покраснела, и граф поднялся из-за стола.

— Вы не хотите, чтобы я оставила вас за стаканом вина?

— Мне не нужно ни вина, ни чтобы ты оставляла меня ни сейчас, ни когда-либо еще! Он предложил ей руку и почувствовал, как ее тонкие пальцы задрожали в его руке. Они вышли из столовой, и Джеральд Уинслоу повел ее по коридору, затем через холл и вверх по лестнице. На площадке она поняла, куда они направляются, и ей захотелось умолять его не портить очарование их первого совместного вечера вместе. Прунелла догадалась, что он хочет показать ей картинную галерею, объяснить, почему он продал картины Ван-Дейка, и попросить у нее за это прощения. «Я должна ему сказать, что... понимаю его поступок... и что... это неважно», — убеждала она себя. Хотя девушка и не замечала этого, ее пальцы сжали его руку, а все тело напряглось, как натянутая струна.

Дверь в картинную галерею была закрыта, и, когда граф протянул руку, чтобы открыть дверь, Прунелле захотелось закрыть глаза и не видеть опустевших стен этой залы. Почему он намерен так ее огорчить в их первый же вечер в Уинслоу-холле? Зачем он хочет все испортить, отнять у нее это ощущение счастья, которое она почувствовала за обедом, которое как бы наполняло воздух вокруг них и становилось все сильнее, пока она не поняла, что это ее любовь к нему. Любовь, которая росла помимо ее воли с каждой минутой, проведенной Прунеллой рядом с графом.

— Вот что я хочу тебе показать, моя дорогая, — сказал граф.

Неохотно, мечтая оказаться сейчас в другом месте, Прунелла заставила себя обвести глазами помещение. На секунду ей почудилось, что она не в картинной галерее, а где-то в другой части дома, которую она никогда раньше не видела. У нее вырвался восхищенный вздох, и Прунелла почувствовала, что граф наблюдает за ней с легкой улыбкой на губах. Три огромные бронзовые люстры сияли зажженными свечами и озаряли стены, которые Прунелла видела оголенными и покрытыми многолетней пылью и которые теперь были искусно выкрашены и создавали идеальный красновато-коричневый фон для картин Ван Дейка в золотых рамах. Это был тот самый изысканный тон, в который, как Прунелла знала по рисункам Иниго Джонса, стены были покрашены первоначально. Бордюры, карнизы и фронтоны выделялись белым на золотом, а портьеры на окнах были из бело-золотой парчи. В таком обрамлении каждая картина смотрелась как драгоценность в оправе, и Прунелла могла только смотреть, затаив дыхание, и не верить в реальность происходящего.