Книга Павел I - Алексей Песков

– Все это правда, – отвечал он, – но, конечно, не надо дремать.

На этом наш разговор и остановился, я тотчас же написал про него великому князю, убеждая его завтра же нанести задуманный удар: он заставил меня отсрочить его до 11-го дня, когда дежурным будет 3-й батальон Семеновского полка, в котором он был уверен еще более, чем в других» (Пален. С. 138–140).

«Во время одной из прогулок, около четырех или пяти дней до смерти императора (в это время стояла оттепель), Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к шталмейстеру Муханову, ехавшему рядом с императрицей, сказал сильно взволнованным голосом:

– Мне показалось, что я задыхаюсь и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?

Муханов отвечал:

– Государь, это, вероятно, действие оттепели.

Император ничего не ответил, покачал головой, и лицо его сделалось очень задумчивым. Он не проронил ни единого слова до самого возвращения в замок» (Саблуков. С. 72–73).

«Всего более заговорщики опасались преданности графа Кутайсова . Я встретился с графом Кутайсовым в Кенигсберге. Он уже не был прежним надменным, неприступным любимцем. Здесь он принял меня чуть не с сердечною радостью . Граф совершенно опровергнул вообще довольно распространенное предположение, будто император Павел подозревал существование заговора и вследствие сего вызвал барона Аракчеева.[38] – Если бы мы имели хотя малейшее подозрение, – сказал он, – стоило бы нам только дунуть, чтобы разрушить всякие замыслы, – и при этих словах он дунул на раскрытую свою ладонь» (Коцебу. С. 343–345).

«В вечер перед этой ужасной ночью великий князь Александр ужинал у своего отца . Мне передавали, что во время этого зловещего ужина великий князь чихнул. Император сказал: – Я желаю, Monseigneur, чтобы желания ваши исполнились» (Головина. С. 256). – «Александр был поставлен между необходимостью свергнуть с престола своего отца и уверенностью, что отец его вскоре довел бы до гибели свою империю сумасбродством своих поступков» (Ланжерон. С. 132).

«Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца; я дал ему слово , надо было успокоить щепетильность моего будущего государя . Я прекрасно знал, что надо завершить революцию или уже совсем не затевать ее, и что если жизнь Павла не будет прекращена, то двери его темницы скоро откроются, произойдет страшнейшая реакция, и кровь невинных, как и кровь виновных, вскоре обагрит и столицу, и губернии» (Пален. С. 135–136).

11 марта

«В последний день своей жизни император был весел и здоров.

Около полудня 11 марта я сам еще встретил его на парадной лестнице Михайловского замка у статуи Клеопатры. Он несколько минут ласково разговаривал со мною» (Коцебу. С. 328).

«В 8 часов вечера я отправился в Михайловский замок, чтобы сдать мой рапорт великому князю Константину как шефу полка. Выходя из саней у большого подъезда, я встретил камер-лакея собственных его величества апартаментов, который спросил меня, куда я иду. Я отвечал, что иду к великому князю Константину.

– Пожалуйста, не ходите, – отвечал он, – ибо я тотчас должен донести об этом государю.

– Не могу не пойти, – сказал я, – потому что я дежурный полковник . – Лакей побежал по лестнице на одну сторону замка, я поднялся на другую. Когда я вошел в переднюю Константина Павловича, Рутковский, его доверенный камердинер, спросил меня с удивленным видом:

– Зачем вы пришли сюда?

Я ответил, бросая шубу на диван:

– Вы, кажется, все здесь с ума сошли! Я дежурный полковник!

Тогда он отпер дверь и сказал:

– Хорошо, войдите!

Я застал Константина в трех-четырех шагах от двери , он имел вид очень взволнованный. Я тотчас отрапортовал ему о состоянии полка. Между тем великий князь Александр вышел из двери , прокрадываясь, как испуганный заяц. В эту минуту открылась задняя дверь и вошел император собственной персоной, в сапогах и шпорах, с шляпой в одной руке и тростью в другой, и направился к нашей группе церемониальным шагом, словно на параде. Александр поспешно убежал в собственный апартамент; Константин стоял пораженный, с руками, бьющимися по карманам, словно безоружный человек, очутившийся перед медведем. Я же, повернувшись по уставу на каблуках, отрапортовал императору о состоянии полка. Император сказал:

– А, ты дежурный! – очень учтиво кивнул мне головой, повернулся и пошел к двери .

Когда он вышел, Александр немного приоткрыл свою дверь и заглянул в комнату. Константин стоял неподвижно. Когда вторая дверь в ближайшей комнате громко стукнула, как будто ее с силою захлопнули, доказывая, что император действительно ушел, Александр, крадучись, снова подошел к нам. Константин сказал , указывая на меня:

– Я говорил вам, что он не испугается!

Александр спросил:

– Как? Вы не боитесь императора?

– Нет, ваше высочество, чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очереди; я исполняю мою обязанность.

– Так вы ничего не знаете? – возразил Александр.

– Ничего, ваше высочество.

– Мы оба под арестом . Нас обоих водил в церковь Обольянинов присягать в верности!

В передней, пока камердинер Рутковский подавал мне шубу, Константин Павлович крикнул:

– Рутковский, стакан воды!

Рутковский налил, а я заметил ему, что на поверхности плавает перышко. Рутковский вынул его пальцем и, бросив на пол, сказал:

– Сегодня оно плавает, но завтра потонет» (Саблуков. С. 75–78; Саблуков не состоял в заговоре).

Ужин. «Я слышал от генерала Кутузова, бывшего тогда в Петербурге : – Мы ужинали вместе с императором; нас было 20 человек за столом; он был очень весел и много шутил с моей старшей дочерью, которая в качестве фрейлины присутствовала за ужином и сидела против императора. После ужина он говорил со мною, и пока я отвечал ему несколько слов, он взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми. Он посмеялся над этим и сказал мне: – Посмотрите, какое смешное зеркало; я вижу себя в нем с шеей на сторону. – Это было за полтора часа до его кончины (Кутузов не был посвящен в заговор)» (Ланжерон. С. 151).

«В шестнадцать минут одиннадцатого часовой крикнул: «Вон!» – и караул вышел и выстроился. Император показался из двери в башмаках и чулках, ибо он шел с ужина. Ему предшествовала любимая его собачка Шпиц, а следовал за ним Уваров, дежурный генерал-адъютант.