Книга Фельдмаршал Румянцев - Арсений Замостьянов

Долго раздумывал Румянцев над этими словами, так и не проникся полным доверием, но оценил незаурядный ум правительницы. Такова была политика начального периода царствования великой императрицы: она старательно обманывала худшие ожидания вельмож, привыкших к самоуправству. Давала понять, что отныне только личные (мы бы, наверное, сказали: профессиональные) заслуги станут причиной фавора.

К тому же Екатерина, как рачительная хозяйка, умела разбираться в людях даже по слухам. В Румянцеве она (как и её покойный муж) видела многообещающего генерала. Разбрасываться такими героями не следует. А Румянцев вторично попросил об отставке и возвращаться на родину не намеревался.

Тем временем Григорий Орлов — один из вождей недавнего заговора — показал себя дальновидным политиком, первым открыв диалог с Румянцевым. Он (по-видимому, убедившись в отсутствии у Петра Александровича мятежных настроений) стремился сгладить наметившиеся противоречия: «Хотя ваше сиятельство персонально меня знать не изволите, однако же я несколько как по слухам, так и делам о вашем сиятельстве знаю. При сем посылаю письмо от всемилостивейшей моей государыни к вашему сиятельству, в котором, я чаю, довольно изъяснены причины и обстоятельствы тогдашних времен и что принудило ея величество ваше сиятельство сменить, которое я главной, так [же] как и все, почитаю причиной отсутствия вашего из отечества. Знавши б мой характер, не стали дивитца, что я так просто и чистосердечно пишу. Ежели вам оное удивительным покажетца, простить меня прошу в оном. Мое свойство не прежде осуждать людей в их поступках, как представя себя на их место. Я не спорю, что огорчительно вам показалось, но и против того спорить не можно, что по тогдашним обстоятельствам дело было необходимо нужное, чтоб вы сменены были. Кончая сие, препоручаю себя в вашего сиятельства милость и желаю, чтоб я мог вам персонально [дать] объяснения причин тогдашних обстоятельств вашему сиятельству».

Никакого бахвальства нет в этих строках — Орлов старался найти подход к Румянцеву, устанавливая уважительный тон.

В те же дни императрица предпринимает такой манёвр: приближает к себе мать полководца, даму, уважаемую в свете. Знакомство Марии Андреевны с Екатериной было давним, его осложняли и деликатные обстоятельства: во времена Елизаветы мать Румянцева возглавляла придворный штат молодой невесты наследника престола, Софии Фредерики Августы. Екатерина, не помня зла, назначила её гофмейстериной — то есть возвела в придворные генералы. Румянцева к тому времени потеряла здоровье, но не утратила азарта: по-прежнему бойко играла в карты, по-гусарски разбрасывалась деньгами и всё ещё любила танцевать. Просто пушкинская Пиковая дама, не иначе.

Она перетанцевала едва ли не со всеми русскими императорами, от Петра Великого до Александра Благословенного. И придворная слава Марии Андреевны подчас перекрывала громы побед её сына.

Румянцева! Она блистала Умом, породой, красотой, И в старости любовь снискала У всех любезною душой; Она со твердостью смежила Супружний взор, друзей, детей; Монархам семерым служила, Носила знаки их честей, —

напишет Державин на смерть графини. Нечасто он удостаивал пожилых придворных дам таким поэтическим вниманием. Румянцева — явление особое. И она умела влиять на сына, хотя человека своенравнее, чем Пётр Александрович, и вообразить непросто.

Вполне вероятно, что Екатерина намёком, жестом попросила Марию Андреевну отговорить сына от отставки. Румянцева опасалась, что нынешняя императрица припомнит ей прежнюю строгость, — и бросилась убеждать сына подчиниться монархине и вернуться в Россию. Он вроде бы отмахивался от материнских советов, но исподволь, спустя некоторое время, следовал им. Так Екатерина получила славного полководца, а Румянцев смирился с новой участью: служить тем, кто отстранил от власти Петра III, кто пугал его непредсказуемостью.

Но случилось это не в одночасье. Пауза затягивалась. Екатерина ожидала генерал-аншефа, а тот как будто гнушался повелительным приглашением. Гофмейстерина оказалась в двусмысленном положении: почти заложницей. В марте 1763-го она укоряет сына: «Ты пишешь, болезнь тебя удержала, а другие видели письма, что ты свое намерение совсем отменил… Ты сам писал к ней (императрице. — А. З.), что будешь, а так поступаешь? Никто в свете твое упрямство не похвалит… Таперича пуще через свои поступки делаешься подозрителен…»

На одно из писем Румянцев ответил резко — о чём мы можем судить по следующему материнскому посланию: «Петр Александрович, свет мой, здравствуй! Письмо твое я получила и с сокрушительным сердцем вижу, что ты обо мне так рассуждаешь. Какая бы я такая злая мать была, чтоб в твое состояние не входила. Прости, друг мой, не имей обо мне таких мыслей…»

И всё-таки он явился в Петербург — пред очи новой императрицы и её победительных «орлов».

Приехал в Петербург Румянцев, можно сказать, холостяком. Жена за это время потеряла Петра Александровича. Она ещё цеплялась за их супружество, писала разобиженные письма — ведь он даже о своём приезде в Петербург ей не сообщил: «Батюшка мой, Петр Александрович, на прошлой почте через почтарских людей сведала о приезде твоем в Петербург… Ты ко мне хотя строчку написал о своем приезде». Нет, не расщедрился граф, он уже ускакал далеко от неё и предпочитал не оглядываться… «Покорная верная жена Катерина Румянцева» его более не интересовала. Разве что подчас он использовал её энергию в хозяйственных делах.

Жили они розно. Она — по преимуществу в Москве, он — в Петербурге и повсюду, если того требовала служба. Не раз в письмах Катерина Михайловна просила его сжалиться и позволить ей приехать в Петербург — повидаться. Ответ один — отказ. Осталась графиня Румянцева «титулярной женой» — то есть номинальной, а на самом деле брошенной. Она не обольщалась по поводу супружеской верности: конечно, Пётр Александрович не коротал вечера в одиночестве. Предпочёл супружеству связи кратковременные, яркие, ни к чему не обязывающие. Краткая встряска чувств — и можно возвращаться к делам. А там, по старинной офицерской присказке, сколько городов — столько и женщин. Есть в этом известная закономерность: выдающиеся полководцы сплошь оказывались людьми несемейными. Даже если учесть тайный брак Потёмкина и Екатерины — вместе они продержались недолго, а далее — расставание и свободное плавание для обоих. Тут же и вечные лихие холостяки Багратион, Милорадович и Скобелев, любвеобильный Ермолов, не знавший законного супружества. Суворов, которого отец чуть не силой принудил к поздней женитьбе, провёл в браке ещё меньше дней, чем Румянцев, после чего со скандалами расторгнул сии узы. Только для Кутузова жена стала истинным сердечным другом — и даже многочисленные амурные увлечения Михаила Илларионовича не разбили их союз. Но это — то самое исключение, которое подтверждает правило. Если Суворов, несчастливый в личной жизни, был аскетом, то все остальные, включая Румянцева, в вольной жизни находили время для разнообразных удовольствий, снимающих переутомление и тоску. Что скрывать — нравы нравами, а природа во все времена «берёт своё». И, представьте, даже в те ханжеские годы никто не смел упрекать наших генералов в аморальности. К концу XIX века пришло время военачальников семейных и чинных, только не хватало им румянцевской мудрости и суворовского гения. А те полководцы — вольные стрелки, вечные кочевники, которым не до усадебного уюта, всё отдавали службе. Ну а мимолётные связи добавляли им куража. Кстати, холостяками останутся и трое сыновей Петра Александровича — хотя все они изберут не походный стиль жизни.