Книга А ты постарайся! - Виктор Голявкин

– Ну, малец, – говорит. – Голова! Математик! Теперь-то я вижу, что ты математик, да еще шахматист!

Мне неприятно стало, что он так меня называет, и я его спрашиваю:

– Когда же Вася придет?

– Да вон идет!

Вася-шофер подошел к машине, а повар ему:

– Ну, Вася, этот малец уморил меня, сущий цирк, ты бы, вместо того чтобы спать, пораньше явился этого математика послушать. Уличил меня, значит, что я всем кочерыжки предлагаю…

Он смеялся, а шофер, весь заспанный, видать, не умылся еще, посмотрел на него удивленно да и к машине подошел. В кабину залез и тут же вылез.

Я постарался

«А ты постарайся!» – вот как Санька мне кричал, когда уезжал…

«А ты постарайся…»

Я возле машины стоял, а вокруг никого. Я в кузов влез. Дверцы плохо закрывались, и я все возился, чтобы они получше закрылись. Но с моей стороны ручки не было, и щель оставалась.

Я в угол пополз.

Сел на тряпку в углу. И на щель смотрю.

Я представил себе: приезжаю… мы с Санькой обнимаемся и вспоминаем про поход… потом я обнимаюсь с другими ребятами и, может быть, даже со Светланой Савельевой… Эх, в кино вместе сходим… Из кино вместе выйдем… По улицам пойдем… к кому-нибудь зайдем… может быть, к Светлане Савельевой зайдем… а там нас чаем угостят… с пирожными… а, может быть, с вареньем… ее родители будут хлопотать вокруг и приговаривать: «Ах, ах, ах, так, значит, вы вместе с моей дочкой были? Вместе в поход ходили?.. Друзья, значит?.. Господи ты Боже мой, радость-то какая!.. Чем бы вас еще угостить… пейте, закусывайте, не стесняйтесь, ах вы мои милые, усталые, утомленные, не налить ли вам еще?.. Вместе, значит, были – ах как хорошо!..» Света дует на чай и на меня смотрит, а я смотрю на нее и тоже дую на чай…

Я все это так хорошо представил, как вдруг что-то щелкнуло, и такая темнота стала, какой я никогда в жизни не видывал.

Это щелкнула дверь. И не стало щели.

Машина поехала, и ничего – подумаешь, темнота! – ничего в этом нет такого!

Я даже песенку запел, а слова там такие были: «Еду, еду я по свету…», а дальше какие слова, я забыл.

Я все вспомнить хотел и не мог. Дальше, кажется, «телеграммы развожу, развожу»: «Еду, еду я по свету, телеграммы развожу…», нет, «письма развожу…», а может быть, не письма?

Вспоминаю, что там развозят, как вдруг (этого я никак не ожидал!) меня с места сорвало и в сторону дверей бросило.

«Дорога, наверное, плохая», – подумал я.

Пополз я обратно в свой угол.

Сел там, схватился за тряпку, но, несмотря на это, меня вместе с тряпкой в другой угол бросило.

Ну, так и есть, плохая дорога, совершенно ясно!

Лучше уж буду в этом углу сидеть, не все ли равно, в каком углу сидеть!

Не успел я об этом подумать, как меня в прежний угол швырнуло, там, где я раньше сидел, а тряпка осталась.

Какая-то безобразная дорога!

Ползу к тряпке. Кругом темнота. Ведь, кроме как на этой тряпке, мне сидеть совершенно не на чем. А пол железный. Не хватает еще на железе сидеть! Мне мама строго-настрого наказывала ни в коем случае на железе и на камне не сидеть.

Ползал, ползал, пока эту тряпку не нашел.

«У прохожих на виду…» – вот какие там были слова, а вовсе не «телеграммы развожу», как мне это сначала показалось. «…Еду, еду я по свету у прохожих на виду…» – меня к потолку подняло, и я понял, что потолок тоже обит железом – так же, как пол.

А когда меня бросило в стену, я даже удивился, как раньше не заметил, что стена тоже обита железом.

Нет, петь мне уже не хотелось.

Меня все швыряло.

Я встал, руками уперся в потолок, а ноги расставил как можно шире.

Меня тут же сшибло. И я покатился.

Запутался в тряпке. От тряпки пахло всем.

«У прохожих на виду», – нелепо мелькнуло в голове.

«Ну, а если не доеду, все равно пешком дойду» – вот какие там были дальше слова!

«Лучше бы пешком дошел», – подумал я.

Я вылез из тряпки. Нет, по-моему, это был какой-то мешок.

Я стал думать: мешок это или не мешок. Похоже, что мешок. А может, не мешок. Может, это только кажется, что мешок, а на самом деле просто тряпка. А если это тряпка, почему же я тогда из нее с трудом вылез?

Трясти перестало. Это, значит, на асфальтовую дорогу выехали, а если на асфальтовую дорогу выехали – значит, скоро в город приедем.

Всю асфальтовую дорогу я о Свете Савельевой думал.

– Эх, Света, Света… – сказал я.

Машина резко затормозила, и я уже приготовился вылезать, но дверь не открывали, и я стал барабанить кулаками, чтобы открыли. Я долго еще барабанил ногами, но дверь так и не открыли и… дальше поехали. Тогда я догадался, что, наверное, шлагбаум был, а это значит – скоро город будет.

Опять стало швырять.

Я сразу догадался, что мы с асфальтовой дороги съехали на неасфальтовую.

Едем долго.

Кошмар!

Наконец мы остановились и стоим.

Я изо всей силы, с разбегу, наваливаюсь на эту дверь и вываливаюсь на землю.

Встаю. Сразу ничего не мог разглядеть на таком свету.

В каком направлении бежать мне к Таврическому саду? Я жмурюсь. Но вижу уже мачту, кухню, забор… вижу лагерь… (?) начальника лагеря… Он хочет что-то спросить у меня, иначе зачем же он идет ко мне?..

Я больше не жмурюсь.

Смотрю на все широко раскрытыми глазами и ничего понять не могу – честное пионерское!

Что получается?

И как все понимать?

Я мчусь к забору, в два счета перепрыгиваю и бегу дальше.

Вбегаю во двор, налетаю на Матвея Савельича, он обнимает меня и говорит:

– Я тебе лодку начал делать, а ты пропал…

Новый день

Автобусы въезжали в лагерь. Новые ребята в автобусах так галдели, как будто грачи прилетели со всего света. Я этот галдеж еще издали услышал и выбежал навстречу.

Я стоял в пыли, а они мимо меня проезжали.

Последний автобус остановился, один мальчишка высунулся из окошка и стал мне махать панамкой, как будто он мне знакомый. И чего это он мне машет, если я его первый раз вижу! Но все-таки я ему тоже помахал на всякий случай.

Этот автобус все стоял, а другие уже в лагерь въехали. Я поближе подошел, а мальчишка меня спрашивает:

– Как здесь, ничего?

– Чего же плохого, – говорю, – конечно, ничего.