Книга Последний мираж - Евгений Гуляковский

— Это правда, я чужеземец здесь. Но у меня есть родина! И в изгнании святы ее законы. Законы родины не позволяют покинуть в беде людей, поверивших мне. Пусть даже не совсем поверивших, — не смог он удержаться от язвительного замечания, вспомнив о шпионах Аора. — Я успел полюбить за эти годы вашу страну, здесь я потерял свободу, здесь я завоевал ее вновь. Здесь я увидел волшебное искусство ваших мастеров. Если когда-нибудь родное племя позовет меня, я буду принадлежать ему. А сейчас Алан — воин вашего царства. Вы обещали мне свободу и гражданство после возвращения.

Алан склонил голову, и Аор, возможно, впервые за много лет почувствовал, как волнение сжало горло. Чтобы скрыть его, он молча нагнулся над маленькой шкатулкой и, достав оттуда небольшой папирус с круглой оранжевой печатью царя и подписью Евкратида, протянул его юноше. Алан, многому научившийся за эти годы, развернул лист и свободно прочитал витиеватые строчки греческого письма:

«Я, великий царь Греко-Бактрии, повелеваю раба и варвара Алана считать отныне свободным гражданином матери городов Зариаспы. Я дарю ему гражданское имя, пусть зовется отныне: Аполонодор Артамитский и носит печать Барса».

Выходя из дворца, Алан остановился на его ступенях и прижался виском к холодной мраморной колонне… Голова кружилась, как от пряного, сладкого греческого вина — удивительного напитка, чем-то похожего на далекую страну — родину Аора и могучего полководца Александра. Родину славных героев и прекрасных богов.

Их мраморные изображения, охраняя вход во дворец, стояли по бокам колонн и загадочно улыбались, будто им и в самом деле были известны все человеческие дела и судьбы. Когда-то людная площадь перед дворцом теперь была пустынна. Грозный шум, волнами накатывающий на город из-за высоких стен, загнал обывателей в жилища. Как всегда в неспокойное время, на улицах появились грабители, и горожане укрылись в домах, превратившихся в маленькие крепости. В былое время они толпились перед царским дворцом в ожидании подачек, теперь же никому нет дела до государства. Каждый спешил защитить свой дом, нимало не заботясь об обороне города.

Юноша внезапно очнулся от своих мыслей. Ему показалось, будто одна из прекрасных статуй богинь ожила. К нему приближалась стройная женщина. Складки тонкого, нежного виссона*[32] лишь подчеркивали линии ее грациозного тела. Ласковые глаза женщины показались удивительно знакомыми. Алан вспомнил яркое мелькание медных спиц колесницы и эту улыбку в глазах, до сих пор оставшуюся в памяти.

Женщина подошла и, непринужденно опершись рукой о колонну, только что охлаждавшую разгоряченный лоб юноши, заговорила мягким, немного лукавым голосом:

— Юный воин мечтал о подвигах? Я не помешала ему? Алан, прекрасно владевший собой в минуты опасности и научившийся дипломатическим тонкостям речи, теперь смутился от внезапного волнения и пробормотал что-то невнятное. Женщина засмеялась, и Алан, как это бывает только с художниками, мгновенно потерял ощущение происходящего, весь поглощенный деталью. Он не отрывал вспыхнувшего взгляда от обнаженной до локтя руки женщины, свободно и легко приникшей к колонне и слегка вздрагивающей от смеха. В этом чуть заметном трепете мыши была поразительная говорящая сила… Именно ее, эту едва уловимую гармонию мелких движений, хотел поймать тогда Аполонид в своей неудавшейся статуэтке… Когда взгляд юноши пробежал от руки к лицу женщины, она перестала смеяться и слегка поежилась, ощутив его почти физически.

— Что ты смотришь на меня, как Актеон**[33] в пещере Артемиды? Уж, не в пустынях ли Аидова царства потерял свои язык великий воин? — рассерженно проговорила незнакомка.

Это отрезвило Алана, он ответил, мягко улыбаясь:

— О нет, прелестная, перед Вами всего лишь простой смертный воин Греко-Бактрии — Аполонодор Артамитский.

Свое новое имя Алан произнес впервые, и потому оно прозвучало чуточку подчеркнуто и торжественно.

— Странно, я знаю имена всех достойных членов городской общины, но это слышу в первый раз. — Теперь уж взор красавицы изучающе остановился на лице Алана, но не нашел в его суровых чертах следов утонченной греческой изнеженности.

— Возможно, но ручаюсь Вам — не в последний, — чуть насмешливо поклонился Алан.

Красавица недоуменно пожала плечами и, резко повернувшись, пошла прочь. Алан смотрел ей вслед и думал о том, кем может быть эта женщина, скрывшаяся в царском дворце и знающая имена всех знатных горожан. Местным женщинам была свойственна чарующая раскрепощенность и независимость в поступках и мыслях, воспитанная многими десятилетиями свободы и равноправия женщин, принятом в греческих городах-государствах.

ГЛАВА XIII

На следующий день вечером Лаодика поджидала отца. Аор задержался в Совете общины дольше обычного. На-, ступило тревожное время, совсем близко стояли враги, но здесь, за толстыми стенами и мягкими коврами, их присутствие у городских ворот почти не ощущалось. Возможно, отец придет не один. Последнее время к ним все чаше стал заходить этот лысый, похожий на мокрицу жрец Зевса. Зачем он понадобился отцу? Отец никогда не посвящает ее в свои планы, он просто говорит ей, как нужно держаться с тем или иным человеком. Порой это ее обижало, но с годами девушку все сильней привлекала напряженная, тайная борьба, скрытая за улыбками и напускной приветливостью приходящих к ним людей. Все они боялись отца. И даже такие люди, как Зеврасий, были слабее его в скрытом поединке. Лаодика порой не знала всей картины сложной и смертельно опасной игры, которую вел отец, но охотно принимала в ней участие, унаследовав от Аора вместе с холодным разумом страсть к интригам и опасностям. Может быть, потому они были так близки друг другу. Лаодика любила отца. Он стал для нее своего рода могучим божеством, воля и разум которого руководили жизнью государства. Может быть, поэтому здесь, в его комнатах, она совсем не ощущала беспокойства от того, что в двух полетах стрелы стояли несчетные тысячи хорошо вооруженных врагов. Все они окажутся бессильны перед железной волей ее отца. Стоит ему захотеть, и их тысячи, смешавшись, начнут избивать друг друга. Так будет — стоит ему захотеть.

Звуки цепляются за толстый ворс ковров, тонут в тканях обивки, и все же Лаодика слышит еще издали шаги двух человек. Этому важному искусству — слышать недоступные простому уху звуки — тоже научил ее отец. Вот его короткие, чуть шаркающие шаги. А это кто уверенно ступает, словно идет по мостовой? Лаодика приподнимается и, удивленная, внимательно слушает.

Никогда в их доме не звучали шаги этого самоуверенного человека. Разные она знала шаги: мягкие, как поступь тигра, вкрадчивые, как ласки хитрого кота, — шаги Зеврасия, жреца Зевса. Шаги других то трусливые и робкие, то нарочито торопливые и услужливые, то неуклюже шумящие и тут же почтительно замирающие. Но таких спокойных и четких она не знала. Так может входить человек в свой дом, наверно, так входит воин в побежденный город. Но так входить в кабинет Аора? Это было выше ее понимания. Она любила эту игру — по звуку шагов определять человека, его манеры, желания и даже порой угадывала, для чего он пришел к отцу. Но сейчас… Странная растерянность охватила девушку, она почему-то торопливо подошла к листу полированной бронзы и поправила свои безупречно причесанные волосы, только что уложенные рабыней в тугой каштановый узел, из-под которого выбивались непокорные завитки и тонкими кружевными колечками щекотали плечи. Кто же все-таки пришел? Хлопнула дверь в кабинете отца, и сейчас же до нее долетел знакомый, очень знакомый голос! Она рывком приоткрыла дверь и приникла лбом к узкой щелочке. Отец, конечно, заметил это. Он всегда все замечал! Но на этот раз не сделал обычного повелительного жеста, не заметного для собеседника. Этим жестом он всегда приглашал ее войти или приказывал удалиться. Почему-то отец сделал вид, что не заметил ее глаз. Ну что же, она с удовольствием послушает, о чем говорит с отцом ее новый знакомый, странный юноша с чужеземным суровым лицом…