Книга Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом - Борис Шапиро-Тулин

Эти посещения были недолгими – едва ему удавалось вжиться в свой новый образ по ту сторону невидимой границы, как перед глазами возникало пятно слепящего белого цвета, и он снова оказывался на своей кровати, то есть в том самом месте, из которого только что выходил в сопредельное пространство.

Чаще всего он попадал в одну из параллельных реальностей, где был женат, имел пристроенную к дому обсерваторию, а в дни, свободные от изучения звездного неба, ездил на свою любимую рыбалку. Но и внутри этого благополучия подстерегали его переживания, связанные прежде всего с пятилетней дочуркой, которая никак не могла правильно произнести некоторые буквы. Мальчишки из соседних домов, а порой и вполне себе взрослые дяди периодически подходили к ней, чтобы выяснить, как на самом деле звучит ее имя и отчество, на что бойкая девочка тут же отвечала, что зовут ее Дуся Ярополковна, что в силу фонетических особенностей ее речи звучало как Дуся Яполгавна.

Ярополк переживал, пытался разобраться с насмешниками, но не успевал, поскольку вспыхивало перед ним белое пятно, и он опять оказывался в своей ленинградской квартире, оклеенной дешевыми, выцветшими обоями.

Город Бобруйск хоть и не находился в параллельной реальности, но поначалу вызывал у Ярополка Хазина те же ощущения, что и при перемещении по пространственным тоннелям. Приятель его, выслушав сбивчивый рассказ о причинах поспешного бегства из Ленинграда, думал целых три дня, а потом выложил перед Ярополком список всех профессий, затребованных в городе. Суровая реальность, представленная в списке, заключалась в том, что бобруйчане в силу, очевидно, каких-то личных причин не пожелали возвести в городе ни одной научной обсерватории, а это резко снижало шансы вновь прибывшего на продолжение привычной научной работы.

Частично, правда, досадный пробел возмещала пожарная каланча, на которой непримиримые борцы с огнем проводили исследования, способные помочь мировой цивилизации резко продвинуться вперед если не в области астрономии, то уж, по крайней мере, в области набиравшей силу психиатрической науки. Дело в том, что каждый из дежуривших по ночам на вышке высматривал в небе падающую звезду, чтобы по ней загадать, случится ли сегодня на складе местного ликеро-водочного завода долгожданное возгорание. Ничто так не льстило профессиональной гордости бобруйских пожарных, как умение практически мгновенно оказаться на территории охваченного огнем склада, чтобы самоотверженно выносить из-под горящих перекрытий бутылки, наполненные соответствующей продукцией.

Исследования, повторенные многократно, свидетельствовали, что падающая звезда каким-то неведомым науке образом достаточно часто совпадала по времени с вожделенным пожаром. Но поскольку научные журналы, способные зафиксировать результаты этих опытов, в Бобруйске не издавались, то любознательным огнеборцам оставалось надеяться только на далеких потомков, которые смогут, наконец, дать достойное объяснение этому загадочному явлению.

Вступить в славное сообщество бобруйских брандмейстеров и таким образом включиться в исследования, проводимые по ночам на пожарной каланче, человеку, не имевшему никакого отношения к городу, было практически невозможно. Эта профессия, требующая постоянного напряжения интеллектуальных сил, входила в число трех других, чьи ряды пополнялись исключительно потомственными бобруйчанами, ведущими свою родословную непосредственно от Адама и Евы.

Первой в элитном списке значилась профессия зубного врача, но с одной существенной поправкой – по традиции за бормашинами стояли исключительно дамы, что дало тете Басе повод высказать очередную мудрость. По ее версии, женщины города Бобруйска косяком шли в стоматологи лишь потому, что всю жизнь мечтали о мужчинах, которые смотрели бы на них снизу вверх, разинув рты и выпучив глаза.

Музыканты (все равно – как опять же говорила тетя Бася – играли они по нотам или по свадьбам) составляли костяк второй престижной профессии, а замыкали призовую тройку бравые брандмейстеры, которые, впрочем, тоже не чурались музыки, так как часами могли рассуждать о свойствах рояля гореть в несколько раз дольше, чем обыкновенная скрипка или, к примеру, похожий на нее альт.

Поскольку беженец из Ленинграда никакого отношения к этим профессиям не имел, то, перебрав весь список, он остановился на самом последнем пункте, который не уместился на исписанном чернилами листе и был добавлен на обратной стороне обычным карандашом. Пункт этот состоял всего из двух слов – достаточно мрачных, но вполне устраивающих Ярополка Хазина: кладбищенский рабочий. И хотя копание могил с полутораметровым углублением в землю резко отличалось от углубления в звездное небо на несколько тысяч, а то и миллионов световых лет, зато имело одно неоспоримое преимущество – кладбище вызывало у горожан вполне понятный суеверный страх, и потому любопытствующие личности редко без излишней необходимости заглядывали за покосившийся забор, ограждающий его от остального мира.

По той же причине, дабы не привлекать к себе особого внимания, Ярополка Моисеевича устраивала и комната в знаменитом «Порт-Артуре», где ему была предоставлена отгороженная цветастой занавеской кровать с металлическими шарами на высокой спинке, пружинным матрасом и толстым ватным одеялом, тем более что мама его приятеля, имевшая статус ответственной квартиросъемщицы, почти все время находилась в доме у своего единственного сына.

Кстати, та самая каланча, на которой по ночам проводились научные эксперименты, назойливо торчала в окне маленькой кухоньки, являющейся продолжением вытянутой, как кишка, комнаты, но Ярополк Моисеевич, возвращаясь после трудового дня в свое скромное жилище, вместо того чтобы любоваться архитектурной достопримечательностью, наглухо сдвигал оконные занавески, словно боялся, что кто-то может заглянуть внутрь помещения, находящегося на четвертом этаже, и обнаружить там бывшего астронома, а ныне рядового работника сферы ритуальных услуг.

То, что пропавший диск оказался в руках (вначале, правда, в ногах) у такого человека, не сулило Устину Пырько ничего хорошего. Как, впрочем, не сулила эта ситуация ничего хорошего и одноглазому Ярополку Моисеевичу. В тот недоброй памяти день, возвращаясь после своих кладбищенских бдений, он спустился с улицы в полуподвал, прошел до его конца, повернул направо, поднялся по лестнице на четвертый этаж, снова повернул направо и, ни о чем не подозревая, шагнул в темный коридорный аппендикс, после чего и произошло то самое событие, которое поставило большой жирный крест на всех усилиях местных сыщиков по поиску пропавшей улики.

Гражданин Хазин, не отличавшийся по известным причинам хорошим зрением, задел ногой какой-то сверток, лежащий на полу коридорного тупика, и невольно подтолкнул его не к жилищу Кургонялов, а к своей двери, не зная еще, что темная волна ужаса, испытанная им в родном Ленинграде, через несколько мгновений захлестнет его здесь, в благословенном Бобруйске, куда он сбежал, надеясь укрыться от злокозненных выкрутасов судьбы.

Укрыться не получилось. Он понял это сразу, как только развязал бельевую веревку и достал из потрепанной наволочки круглый предмет с небольшим выступом в центре. Буквы древнееврейского алфавита, которые были выдавлены на поверхности диска, ударили по его глазам таким неестественно ярким светом, что Ярополк Моисеевич, во-первых, поспешил тотчас же затолкать странную посылку обратно в видавшую виды наволочку, а во-вторых, понял: он пропал.