Книга Долгий уик-энд - Вероника Генри

«Ну-ну, помечтай, – одернула она себя. – И как в эту сказку вписывается Дилл? Забудь».

– Тогда ни пуха ни пера, пусть все сложится, – произнесла Анжелика.

– К черту!

Он продолжал многозначительно на нее смотреть. Анжелика не знала, что делать. Она никогда не отличалась особой застенчивостью, но рядом с Лукой чувствовала себя неуверенно.

К счастью, в эту минуту на лестнице показалась Клэр.

– Я думал, ты переодеваешься к ужину, – заметил Лука.

– Нет, – удивленно ответила Клэр, но, поймав взгляд помощницы, тут же сориентировалась. – Ну, то есть я собиралась. Как обычно, меня по пути перехватили.

– Да уж, мы себе не принадлежим. Меня вот тоже перехватили. – Лука напоследок одарил Анжелику хитрой улыбкой и окончательно переключился на Клэр. – Пойдем собираться. Столик нам заказан на полдевятого, но надо еще кое-что обсудить. Мы должны петь в унисон.

– Беги первым, – кивнула Клэр. – Примешь пока душ. Я – за тобой.

Лука легкой, пружинящей походкой пересек холл и взлетел вверх по лестнице. Анжелика с Клэр проводили его взглядом и посмотрели друг на друга.

Ни одна не сказала ни слова. Ситуация становилась все запутаннее.

Ник лежал на кровати и вслушивался в тишину.

Надо вставать. Одеваться. Идти вниз. Напиться с друзьями. Но сил нет. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой; не мог думать, не мог ничего решать – в точности как в день смерти мамы. И в тот день, когда Ник понял, что Клэр его предала.

Разумеется, мужчины семейства Барнсов поверили выдумке Изабель: она едет на Лансароте восстановиться после перенесенной вирусной инфекции. Мама вела себя очень убедительно. И разумеется, ничего странного в том, что она так редко звонит, они не видели: по ее словам, на вилле у Салли нет телефона. Она звонила дважды; голос звучал далеко и слабо – Изабель объясняла это тем, что в телефонах-автоматах в Тегисе плохая связь. О том, что она общалась с ними из хосписа, лежа в кровати, при смерти, Барнсы узнали совсем скоро: в двадцатых числа января им позвонила медсестра и сообщила, что мама умерла.

Все четверо были безутешны. Оглушены, контужены. Они никак не могли смириться с тем, что сделала Изабель. Джеральд – одинокий, поникший – совершенно растерялся; трое братьев пытались собраться с силами и организовать похороны. Единственным их спасением стала Клэр. Клэр, которая занималась домашними делами, договаривалась с гробовщиком, общалась со священником. Их надежная опора. Она интуитивно чувствовала, что и как делать, была рядом с осиротевшими Барнсами двадцать четыре часа в сутки – поддерживала, обнимала, стряпала, отваживала посетителей или, наоборот, пропускала их в дом в зависимости от того, кто пришел. Клэр позаботилась о цветах и извещениях, о псалмах и их очередности. Она готовила запеканки и заставляла Барнсов есть. Отправила Джеральда к врачу и купила ему снотворное. Известила о беде куратора Недоросля и основных клиентов «Мельхиор Барнс», связалась с адвокатом.

По ночам Ник жадно грелся от ее тепла. Его безвольно несло куда-то, он безумно злился на себя за то, что не знает, как быть дальше, как себя вести; за то, что не в состоянии общаться с отцом; за то, что они так глубоко увязли в собственном горе и не способны действовать. Ник не представлял себе жизни без мамы. Дом без нее замер, потух. Она была их якорем. Без Изабель четверо мужчин Барнсов совсем потерялись, никому из них не хватало сил взять бразды правления в свои руки. Какое счастье, что есть Клэр! Ника мучило чувство вины за то, что они взвалили все на ее плечи, но она, кажется, справляется. Правда, рождественская простуда у нее так и не прошла, опустилась в бронхи, и Клэр никак не удавалось выздороветь. Они в ней нуждаются. Она так храбро, без единого вопроса, заняла место Изабель…

А за три дня до похорон Ник узнал – почему.

Они сидели в кухне и обсуждали тривиальный вопрос – включать ли музыку на поминках.

– Да, она хотела музыку, – произнесла вдруг Клэр.

– Хотела? – удивленно переспросил Ник.

– Да.

– Ты имеешь в виду «хотела бы»?

Наступило молчание. Долгое-долгое молчание.

– Да, – наконец сказала Клэр. – Хотела бы.

Тогда-то Ник и понял – она все время знала. Была посвящена в мамину тайну. Подготовлена. Клэр знала, чего хотела Изабель. Клэр заранее учили о них заботиться.

Он вскочил.

– Ты знала! – Его трясло.

– О чем? – Клэр не смела поднять взгляд.

– Ты знала, куда уехала мама. – Он шагнул ближе. – Признавайся! Она тебе рассказала, да? Ты была ее сообщницей! Теперь все ясно. Вот как ей удалось…

Струящиеся по лицу Клэр слезы ответили вместо нее.

– Уходи. Убирайся из нашего дома и не вздумай прийти на похороны. Ты предала меня, папу… нас всех. Как ты могла?

– Она взяла с меня слово, – всхлипывала Клэр. – Может, и правильно. Ну что хорошего было бы, если б вы знали? Изабель все равно бы умерла…

Ник услышал приближающиеся шаги отца.

– А ты объясни это папе, – бросил он. – Посмотри ему в глаза и попробуй оправдаться. Посмотрим, согласится ли он с тобой.

Клэр в ужасе посмотрела на Ника.

– Я поступила так, потому что любила ее. Потому что думала, так будет лучше! – Она схватила сумочку и выскочила через застекленные двери на лужайку.

Ник не успел ее удержать. Вошедший в кухню Джеральд увидел лишь спину Клэр, мчащейся по мостику прочь от дома.

– Куда это она? – спросил он у сына.

Ответить Ник не смог. Он повалился на стул, уронил голову на руки и горько разрыдался. Как же так?! Он в ней души не чаял, а она… поступила так с ним, с его семьей… Пусть убирается из их жизни! Навсегда.

Внешне похороны миссис Барнс выглядели такими же красивыми и полными достоинства, как она сама при жизни. Зато кроющаяся за ними правда была столь же уродливой, как унесший Изабель рак. Во время церемонии Джеральд, Недоросль, Феликс и Ник старались держать себя в руках, однако потрясение, вызванное ложью Клэр, лишь усугубляло их горе. Чтобы объяснить отцу и братьям отсутствие Клэр, Нику пришлось все рассказать. Четверо Барнсов еще не успели толком обдумать возможные последствия или взвесить, кто, в чем и насколько виноват, – когда адвокат вручил каждому из них по письму от Изабель.

Послания были написаны от руки знакомыми бирюзовыми чернилами, которыми она подписывала приглашения и благодарственные письма, изящным почерком с затейливыми завитушками, с буквами «а» и «е» в греческом стиле и содержали один и тот же текст:

Дорогие мои, чудесные мальчики!

К тому времени, как это письмо попадет к вам в руки, вы наверняка успеете на меня разозлиться. Но, пожалуйста, попробуйте отключить ваши чувства и понять, почему я решила поступить именно так. Не сомневаюсь, вы считаете, что у меня в отличие от вас был выбор. Наверное, вы правы. Возможно, мною двигал эгоизм. Возможно, я думала лишь о себе. Только знаете, как это тяжело? Я бы многое отдала, чтобы никогда не стоять перед необходимостью такого выбора.