Книга Холодные близнецы - С. Тремейн

– Дорогая, в доме ее нет, она…

– Она что?

– Кирсти, твоя сестра, она…

– Просто скажи, мама, скажи! Я знаю, что она умерла, ты говорила мне.

– Милая…

– Ты все время повторяешь, что она умерла! Но она приходит, чтобы со мной играть. Она была здесь, и в школе тоже, она играла со мной, она – моя сестра, и без разницы, что она умерла, она все еще тут, я тут, мы тут – почему ты все время говоришь, что мы умерли, если мы не умерли, не умерли, не умерли.

Ее лающий монолог заканчивается злым прерывистым плачем. Кирсти вырывается от меня, ползет к краю кровати и зарывает горячее раскрасневшееся лицо в подушку. Я не в силах ей помочь. Я сижу здесь – жалкая, Отвратительная Мать. Что я сделала с дочерью? Что я делаю с ней? Какую еще боль я причиню ей?

Возможно, не следовало обращать внимания на эту путаницу еще тогда, в Лондоне? Если бы я не стала углубляться в подозрения и настаивать, что она – Кирсти, она бы осталась Кирсти.

А теперь мне придется сделать это.

Плохая, злая мать.

Несколько минут я не шевелюсь и надеюсь, что ее гнев утихнет. По радио крутят подростковый попсовый хит под названием: «Лучшая в мире песня». Затем – Бритни Спирс.

Наконец я трогаю Кирсти за лодыжку.

– Муми-тролль?

Она поворачивается. Глаза красные, но она немного спокойнее:

– Чего?

– Кирсти?

От имени ее не корежит, и я уверена, что сейчас она – Кирсти. Моя Лидия умерла.

– Кирсти, я на секундочку сбегаю на кухню сделать горячее питье. Ты что-нибудь хочешь?

Она смотрит на меня. Бледная как полотно.

– «Фрут Шут»,[15]– выдавливает она.

– Хорошо. Ты почитай, а я все приготовлю.

Итак, Кирсти согласна. Она тянется за книжкой про Слабака, а я быстро задергиваю занавески. Теперь в комнату не проникнет ни один лучик света. Луна скрыта облаками, а уличных фонарей на Торране нет.

Затем я осторожно наклоняюсь, будто собираю игрушки с пола, но на самом деле я незаметно выключаю ее ночник.

Кирсти ничего не замечает. Она читает, чуть заметно шевеля губами. Лидия всегда так делала.

Моя последняя задача – выключить свет и захлопнуть дверь. Кирсти окажется в полной темноте наедине со своими страхами. Я выхожу из спальни. У меня вот-вот польются из глаз слезы.

Смогу ли я? Но как я могу не сделать этого?

Я выключаю свет, прикрываю за собой дверь и выскользаю в коридор. В холле царит полумрак. Свет проникает сюда только из гостиной.

Сейчас спальня Кирсти погружена в абсолютный мрак.

Я замираю на месте. Чувство вины сдавливает мне грудь. Ох, деточка! Кирсти! Прости меня! Прости меня!

Когда она закричит?

Скоро.

Прямо сейчас.

Три секунды прошло после того, как я закрыла дверь, и она закричала. Высокий, режущий уши визг, который не спутаешь ни с чем – словно режут тонкий металлический лист. Ошибки нет. Меня охватывает ужас. Этот визг – уникальный, единственный в своем роде.

Я распахиваю дверь, включаю ночник и бросаюсь к своей изумленной и испуганной дочери.

– Мама! Мама! Мама! – визжит она.

Я беру ее на руки, укачиваю, прижимаю к себе.

– Прости, милая! Пожалуйста! Я совсем забыла про свет! Прости меня! Мне очень-очень жаль!

Но помимо острого чувства вины у меня в голове возникает странная мысль, и она приводит меня в смятение.

Умерла Кирсти.

Здесь сидит Лидия.

Четырнадцать месяцев назад мы ошиблись.

11

На следующее утро, в субботу, по телефону позвонил Энгус. Он хотел, чтобы я подъехала на лодке и забрала его из «Селки» в пять часов вечера.

– Но будет жуткая темнотища!

Он еле расслышал меня: чересчур сильно шипели помехи в нашей изъеденной морем телефонной линии.

– Что, Сара?

– Темно еще не будет, Энгус?

– Луна полная! – прокричал он. – Не бойся!

Телефонная линия изношена до предела. Я посмотрела на часы – одиннадцать. Через шесть часов надо встретить мужа в Орнсее и сообщить ему, что мы совершили самую чудовищную на свете ошибку. Кирсти мертва, а Лидия жива. Как он отреагирует на эту новость? Поверит ли он мне?

Я вышла из дома, уставилась на растрескавшиеся камни дорожки, а затем взглянула на восток – на белую колонну маяка, море и на присыпанные снегом горы Нойдарта за проливом. Почему-то само наличие маяка всегда утешало меня. Умиротворяющий и равнодушный, ночью он моргает каждые девять секунд, подавая миру знак – мы здесь. Энгус, Сара и Лидия Муркрофт, все трое.

Я вижу Лидию: она играет на берегу, бродит по приливным лужам в новеньких синих резиновых сапогах. Ищет рыбок и пульсирующих морских ежей. Похоже, что я с легкостью называю ее Лидией. Она – Лидия. Лидия со мной. Кирсти больше нет. Меня охватывает тихая грусть вперемешку с постыдной радостью. Лидия вернулась из крематория.

Моя вторая дочь любит море. Ей нравится разглядывать мягких морских ежей, которые постоянно сжимаются и разжимаются, словно дышат. Моя девочка жива, она опять с нами.

Лидия поворачивается и бежит по заросшему покрытой солью травой склону к кухне, чтобы продемонстрировать мне ракушки, которые она собрала.

– Какие красивые!

– Можно я их покажу папе?

– Конечно можно, Лидия!

Влажные, все в синих пятнышках, ракушки покрыты песком. Они моментально высыхают и изменяют цвет сперва на желтый, а затем – на кремовый. Я смываю с них грязь под слабой струйкой из крана и отдаю дочери.

– Положи их в надежное место. Папа сегодня будет поздно.

Я переобуваю ее в кроссовки, и она несется к себе в комнату. Чтобы отогнать тревогу, я в тишине вожусь с супом – мы едим много супа, его легко приготовить даже на этой кошмарной кухне. Я могу его заморозить и разогреть в микроволновке, если не получается сделать что-нибудь нормальное.

Время не ждет, и в половине пятого на улице царит полумрак. Я просовываю голову в дверь спальни Лидии и приглашаю поехать со мной на лодке к «Селки» – встречать папу.

Она не хочет. На ней – розовые рейтузы и розовые кроссовки с яркими лампочками на пятках. В комнате сквозняк.

– Но папа хотел тебя видеть.

– Не-а. Не пойду.

– Лютик, почему?

– Не хочу, и все. Потом.