Книга Захватывающее время - Тим Тарп

– Они, знаешь ли, почему-то считают, что ты Атлант, который должен держать на своих плечах весь мир. Но ты не Атлант. Ты такая, как есть. У тебя есть собственные проблемы, которые надо решать. Вот что тебе надо делать. Но сначала глотни виски, чуть-чуть, маленький глоточек.

– Зачем?

– Доверься мне.

– Ладно. – Она берет фляжку и отпивает. – Ого, жжется.

– А теперь повторяй за мной: «Слезай с моей шеи, ты, проклятая Кристал Криттенбринк».

– Что?

– Просто повтори.

Она повторяет, но произносит фразу мягко, без «проклятой». Меня это не устраивает.

– Нет, – говорю я ей. – Ты должна произнести это искренне, так, словно на самом деле так думаешь, и обязательно с «проклятой». Ругательные слова на сто процентов необходимы для таких высказываний.

– Может, мне лучше еще выпить?

Я подаю ей фляжку, она делает довольно большой глоток и еще одну попытку. На этот раз в ее голосе присутствуют некоторые эмоции, но я понимаю, что в плане ругательных слов с ней нужно еще работать. Поэтому я велю ей повторить фразу, только громче, и сам подаю пример, крича во весь голос:

– Слезай с моей шеи, ты, проклятая Кристал Криттенбринк!

Она повторяет, но я требую: «Громче», и она по-настоящему кричит. Я понимаю, что ей от этого становится хорошо, потому что она выкрикивает фразу еще раз, уже без моих понуканий, и ее слова фейерверком разлетаются над озером и вспыхивают яркими огоньками.

– Слезай с моей шеи, ты, проклятая Кристал Криттенбринк!

– Слезай с моей шеи, ты, чертов Рэнди!

– Мама, слезай с моих проклятой и чертовой шеи! Можно в буквальном смысле увидеть, как все мерзкие червяки сомнений, устроившие гнездышко у нее в животе, вылетают вслед за каждым громким криком. Мы кричим все громче и громче, пока не начинаем хохотать, да так, что едва не валимся в воду. Я впервые вижу, чтобы она так хохотала. На это стоит посмотреть, это такое же чудо, как Эйфелева башня или как самая большая на свете луговая собачка.

– Хорошо, правда?

– Нет, – отвечает она, – здорово!

– А теперь нужно сделать еще кое-что. Выкричать еще одного человека.

– Кого?

– Парня, который разбил тебе сердце.

– Какого парня?

– Как, ты хочешь сказать, что еще ни один парень не разбивал тебе сердце, да?

Она смотрит вдаль и постукивает пальцами по коленке.

– Да ладно, – говорю я. – Не может быть, чтобы у тебя до семнадцати лет не было хотя бы захудаленького романа.

Проходит несколько мгновений, прежде чем она отвечает.

– Если честно, то у меня ни с кем не было отношений.

– Ну, я не о глубоких, сложных отношениях. Я имею в виду какого-нибудь чувака, с которым ты гуляла.

Она опускает взгляд на свои руки.

– Мальчики никогда меня так не воспринимали.

– О чем ты говоришь?

– Парни не видят во мне предмет своего внимания, понимаешь? Не считают меня красивой и вообще.

Это жестоко. Я в том смысле, что ослепительной красавицей ее не назовешь, но она и не горгулья.

– Ты с ума сошла? – спрашиваю я. – Разве ты не заметила, как Коди Дэннис и Джейсон Дойл увивались вокруг тебя?

– Ничего они не увивались.

– Увивались. Ты очень милая. Смотри: у тебя тонкие изящные бровки, пухлые губки. Ты сексуальна.

– Ну, конечно. – Эта девчонка категорически отказывается встречаться со мной взглядом. – Ты говоришь все это только потому, что ты хороший.

– Я? Хороший? Ты шутишь? Никакой я не хороший. Я просто говорю серьезно. Если бы я говорил несерьезно, разве я сделал бы вот так?

Я поворачиваю ее к себе и целую. Совсем не по-братски, это не вежливый чмок хорошего парня, а самый настоящий глубокий французский поцелуй со всеми полагающимися к нему приправами.

– Фух! – выдыхает она, когда я отстраняюсь.

– Ты офигенно права, фух. – Чтобы убедиться в том, что она все правильно поняла, я снова целую ее. А что еще мне остается? Так и позволить девчонке сидеть под луной на парапете и думать, что ей суждено прожить одинокой до конца дней?

Глава 33

Похмелье – хитрая штука. Оно похоже на розыгрыш. Никогда не знаешь, как оно по тебе долбанет. Обычно мне даже нравилось похмелье. У меня не болела голова, меня не тошнило, и вообще не было никаких неприятных последствий. Вместо этого я чувствовал себя очищенным. Обновленным. Если тусовка была действительно не детской, на следующий день я ощущал радость спасения, как Робинзон Крузо после кораблекрушения, выброшенный на берег нового дня и готовый к новым приключениям.

Потом, правда, у похмелья наступал период плохого настроения. Это прямая противоположностью радости обновления – неопределенное, непонятное чувство вины. Наверное, это просто химическая реакция, осечка мозга, короткое замыкание в цепи. Или, возможно, все это происходит от того, что ты не можешь вспомнить, что ты вытворял накануне.

Например, я плохо представляю, каким образом мне удалось пробраться в дом так, что мама с Гичем даже не узнали, что я уходил. Обычно это объясняют тем, что бог бережет свою пьянь господню в его восторженном опьянении, но потом человек начинает задаваться вопросом, что еще он учудил прошлым вечером, что говорил, что делал, с кем был. И полдня проходит в ощущении, что ты антихрист, хотя на самом деле ты никому не причинил вреда.

Вот такое похмелье бывает у меня после вечеринок. Я говорю: «Доброе утро», но происходит это после полудня, когда я просыпаюсь. Почему-то, как только я открываю глаза, меня тут же охватывает беспокойство за Эйми. Это нелепо. Я же ничего не делал, только пытался вселить уверенность в девчонку. Ей понравилось целоваться. Это без сомнения. По правде говоря, я тоже получил удовольствие. Я бы обязательно поцеловал бы ее на прощание, когда довел до дома, но мне пришлось придерживать ей волосы, когда она перевесилась через перила крыльца и ее рвало.

Однако то, что было между тем моментом, когда мы ушли с пирса, и нашим прощанием, я вижу как в тумане. Я все пытаюсь вспомнить, о чем мы говорили по дороге домой, но моя память очень похожа на сломанные часы, когда берешься их чинить, но находишь не все детали. Я знаю, что мы говорили о том, чтобы что-то сделать вместе, но что именно, я не помню. Меня не покидает неприятное ощущение, что я пообещал повести ее на бал выпускников, но я допускаю, что все это проделки похмелья. Зачем мне ей такое обещать? До бала еще далеко, и к этому времени мы наверняка снова будем с Кэссиди.

Тут на поверхность выныривает еще одно воспоминание, и на этот раз я абсолютно уверен, что все это было. Я обещал, что сегодня утром помогу ей развезти газеты. И действительно собирался. Я искренне хотел встать в три ночи и приехать к ее дому с большим термосом, полным растворимого кофе. Очевидно, я не поставил будильник. Это была обычная ошибка. Такое может случиться с каждым. И все же мысли, что она сидела на холодном крыльце и ждала, достаточно, чтобы антихрист поганой метлой вогнал меня в состояние глубочайшей депрессии.