Книга Первый человек - Ксавье-Мари Бонно

Они прошли через общий зал. Там было пусто: большинство больных сейчас находились в мастерской или в прогулочном дворе, это зависело от того, в каком корпусе их содержали. Де Пальма заметил недоступные для взгляда наблюдателей углы, о которых писали в отчете полицейские из Версаля. В стенах были прорезаны смотровые окна.

— Вот место, где его видели в последний раз, — указал доктор, остановившись в нескольких шагах от настольного футбола. — Отран, должно быть, спрятался в этом углу, который не виден ниоткуда, а потом воспользовался моментом, когда наше внимание ослабло, и ушел.

Во дворе росли четыре каштана. Они были посажены в ряд с одинаковыми промежутками; крайний справа давал возможность подобраться к забору и нависал надо рвом.

— Он забрался на это дерево и прыгнул, — уверенно сказал де Пальма.

— Да ведь это самое меньшее три метра! — усомнился Кауфман.

— Значит, вы плохо его знаете! — заметил де Пальма.

На лице Кауфмана отразилось недоверие. Он взглянул на Карима Бессура. Тот, кажется, тоже сомневался в словах своего начальника.

— Не могли бы вы снова рассказать нам, как это произошло? — попросил де Пальма.

Психиатр недовольно поморщился, указал взглядом на зал и начал свой рассказ:

— Пятеро санитаров, которые дежурили в зале, все были заняты работой. Один делал обыск в палатах, двое готовили еду на кухне — она находится вон в том здании, еще двое сопровождали больного в туалет. Те, кто был на кухне, могли видеть общий зал и восьмерых пациентов, которые в нем находились. Проблема — этот невидимый угол. За две минуты Тома Отран успел удрать.

Во дворе трое санитаров играли в футбол с больным, состояние которого «стабилизировалось». Пациент открывал рот, показывая обломки зубов, и вскрикивал, поднимая верх ничего не выражавшие глаза, когда мяч отскакивал от его головы.

— Идемте, посмотрим на палату, в которой Отран лежал. И я хочу показать вам еще кое-что, — сказал Кауфман.

По большому коридору, стены которого были выкрашены в зеленый и белый цвета, они перешли в корпус 38. Здесь двое санитаров пытались успокоить пациента — голого, с растрепанными волосами, согнувшегося пополам. Кауфман остановился и произнес:

— Вот наша повседневная жизнь. Очень сложные больные и постоянная нехватка персонала. Этот больной отказывается идти в душ. Очень молодой человек.

— Сколько ему лет? — спросил Карим.

— Девятнадцать.

Бессур заглянул в глазок. Санитары приблизились к больному. Они держали руки ладонями вверх, чтобы показать, что у них мирные намерения.

— Кстати, он должен быть вам знаком! Это Жереми Кастель.

— Да, я вижу… Тот, который убил своих отца и мать, из Бордо.

Этому светловолосому парню в момент убийства было четырнадцать лет.

— Идемте! На них не всегда приятно смотреть, — сказал психиатр.

Палата Отрана была первой справа от входа в корпус. Кауфман бросил взгляд на соседние палаты и наблюдательный пост. Всю эту часть здания обслуживал всего один санитар. Психиатр толчком открыл дверь.

Довольно высокая металлическая кровать, ножки которой привинчены к полу. Ни одного острого угла, все округлое. Пол выстелен серыми и желтыми плитками.

На столике, встроенном в стену, стояло несколько книг. Среди них «Доисторический Прованс» — коллективная работа группы исследователей — и номера журнала «Исследования», посвященные новейшим открытиям в палеонтологии.

Врач взял один из журналов:

— Я видел Отрана всего два раза и оба раза говорил с ним о доисторической эпохе. Мне казалось, что это единственный способ вступить с ним в контакт, установить с ним какие-то отношения. На первый взгляд Тома был кладезем научных знаний, невероятно талантливым человеком. Во время наших встреч он много рассказал мне о новейших теориях в антропологии и палеонтологии. Это произвело на меня большое впечатление.

Де Пальма внимательно всматривался в стены, надеясь увидеть на них надпись, оставленную Отраном, или какой-нибудь начерченный им знак. Ничего. Только серая краска, блестевшая в свете неоновой лампы, которая горела в нише на потолке.

— Что он читал перед побегом? — спросил де Пальма.

— Не знаю. В самом деле не знаю.

— А последняя книга, о которой он говорил с вами?

— Не знаю почему, но он заговорил со мной об очень старой книге по криминологии, она называется «Человек-убийца». Мне пришлось искать имя автора в Интернете.

— Чезаре Ломброзо, конец XIX века, — договорил за него де Пальма.

— Вы знаете эту книгу?

— Да. Почему он заговорил о ней с вами?

— Об этом я ничего не знаю. — Кауфман отрицательно покачал головой. — Он только спросил меня, читал ли я ее. Больше мы на эту тему не говорили. Но я хотел бы показать вам одну вещь. Я забыл сказать о ней другим полицейским. Пройдемте в мой кабинет.

Они прошли в обратном направлении через несколько дверей с «глазками» и встретили по пути только одного больного в окружении троих санитаров.

Пациентов, работавших в мастерской, было немало, здесь собрались все, кто был в состоянии добраться до нее. Персонал лечебницы пытался вернуть больных в общество с помощью простых работ. Это минимум того, что должно было делать лечебное учреждение. Лечебница для тяжелобольных — не тюрьма. Но персонал тюрем считал ее чем-то вроде своей свалки — местом ссылки для самых сумасшедших из сумасшедших. Самой глухой дырой из глухих дыр.

Кауфман театральным жестом открыл одну из дверей и произнес:

— Вот мой кабинет. Садитесь.

В левой части стола лежал медицинский справочник «Видаль», толстый, как телефонная книга, в правой части — несколько разрозненных листков бумаги и фломастеры разных цветов. На стенах висели два плаката с видами гор, на обоих — голые скалы, а также картина на холсте — композиция в красных и синих тонах, которая показалась Бессуру очень красивой и волнующей. Посреди однотонных пятен масляной краски возникал портрет: два глаза, едва намеченные рельефными мазками, смотрели на зрителя. Картину написал один из пациентов лечебницы.

Кауфман медленно выдвинул ящик своего письменного стола и вынул оттуда статуэтку.

— Тома был художником. Во время нашей первой встречи он попросил, чтобы я дал ему что-нибудь, чтобы он мог заниматься скульптурой. Я дал ему глины и несколько деревянных инструментов — безопасные вещи. Он слепил вот это. Неплохо, правда?

Де Пальма вздрогнул: статуэтка, которую врач только что положил на свой рабочий стол, изображала человека с оленьей головой. Высота ее была примерно пятнадцать сантиметров. Рога получились очень хорошо. Глаза были едва намечены, и от этого человек-олень казался еще сильнее.

— Как по-вашему, почему он слепил это? — спросил Карим.