Книга Утренняя звезда - Андре Шварц-Барт

Первый шаг: раздвинуть границы этой уже изученной Вселенной, пока не достигнем во всех направлениях зон, где дальнейшее продвижение вглубь невозможно, уже наметившихся в наших опытах с нейроном (при прохождении восточной запространственной области на его границах).

Второй шаг: попытаться определить природу нашей макроклетки, исходя из уже неопровержимого принципа, выводимого из закона о кардинальных взаимозависимостях живой материи.

Третий шаг: эвакуировать все разумные существа из «галактики номер 38» и разработать обширную программу, рассчитанную приблизительно на миллион лет и включающую взрывы звезд пяти звездных величин, данные которой приведены с помощью двоичного кода, принятого во всех мирах нашей макроклетки.

Четвертый шаг: дожидаться новостей из верхних уровней, связь с которыми наладить пока не удается.

По состоянию на нынешний день наш макроклеточный научный мир поддерживает четыре направления действий. Ради удобства изложения (и будучи верными той трактовке, что дает «Великий Интергалактический учебник первой образовательной ступени») мы подразделяем их на две группы.

Первая группа «этико-философская»; ее адепты считают, что мы принадлежим к благородной клетке, непосредственно связанной со спинномозговой системой Высшего Существа; их противники, напротив, основываясь на некотором родстве строения нашего космоса и микрокосма эпителиального и позволяя себе негативистские априорные допущения, утверждают нашу близость к структурам жировой ткани или в лучшем случае к тканям жидкостным, связанным с деятельностью самых малоизученных железистых тел.

Вторая группа «абстрактных медико-пространственных исследований», чьи сторонники предполагают, что мы принадлежим к благородной клетке Высшего существа, а их оппоненты — напротив, что нас надо соотносить с такой глубоко запрятанной в организме структурой, что все попытки связи с Высшим существом (кроме варианта неслыханного везения, как, например, в случае будущих контактов с цивилизацией в нейроне Саида-эль-Арама, которую отобразили четыре фотоснимка) обречены на неудачу.

Теперь Хаим ощущал свою симпатическую связь со всеми землянами, включая тех, что жили в пещерах или говорили с цветами, и привязанность ко всему живому вплоть до насекомых. Даже с теми древовидными образованиями на карте небесного свода, которые как-то связаны со скоплениями межзвездной пыли. На протяжении жизни он ощущал себя многообразно сопричастным всему земному, что приводило нередко в полный беспорядок его мысли, а зрелище современного мира подсказывало его уму, что, быть может, он не единственный такой на белом свете, но при всем том он был убежден, что целые сообщества и отдельные личности гораздо лучше его нанизывали слова на общую нить и умудрялись доводить словесную вязь до славного конца.

Шли годы, и каждый новый вариант его книги неуклонно отправлялся в огонь. Он более не желал наводить на ближних тоску и потому назвал свой опус «Гимном жизни», однако, перебирая вариант за вариантом, так и не сумел оправдать подобное название. В конце концов он попытался втиснуть эти слова в последние строчки текста, но, как бы он ни старался, в его писании не чувствовалось ни гимна, ни жизни.

Он отыскивал тысячи обходных путей, чтобы подойти к теме Освенцима, и в последнем варианте об этом уже писала женщина из 3000 года.

Но теперь он точно знал, что никогда этой книги не закончит. Разве что ему удастся объединить в нечто целое кое-какие странички, способные поведать его друзьям о крушении замысла книги, более всего сопоставимом с тем кораблекрушением, жертвой которого стала его душа после Освенцима.

Похоронив Рахель, которая скончалась в Израиле, Давид возвратился в Париж с их дочкой Сарой и поселился в квартале Маре. Хаим получил от своего друга письмо с приглашением приехать во французскую столицу отметить двадцатую годовщину «ухода» Марко. Давид вложил в конверт отрывок из статьи, написанной им для еврейской газеты во время процесса над Клаусом Барбье и названной «Виновных нет».

Там говорилось, что все это производит впечатление насмешки над здравым смыслом. С одной стороны, перед нами режим террора, приводимый в движение одним-единственным человеком, приказавшим поставить на поток машину конвейерного умерщвления. Власть этого человека над его непосредственным окружением тотальна, приказы без преград спускаются по должностной лестнице, распространяясь сперва на все немецкое общество, а затем и целиком на Европу. Души привыкают, все непосредственные исполнители — люди далеко не первого разбора, абсолютно взаимозаменяемые. Они вымуштрованы и профильтрованы, а потому выполняют именно то, чего от них ждут. Что происходит с индивидуальной ответственностью? А ничего: они все оказались там случайно, плохо выбрали момент. Понятие ответственности не имело места в этой истории, о нем вспомнили потом, в судах (хотя управляющие, например, концерна «IG Farben» заслуживали большего наказания, чем простые службисты, чиновники, наделенные палаческими функциями). Насмешка усугубляется: депортированные лагерники (некоторые из них) уверены, что совершилось громадное преступление без виновных. Смерть убийц ничего не меняет: она не содержит в себе даже морального урока. При всем том бывшие депортированные дают показания лишь по обязанности. Итак, вот самое большое преступление в истории, а виновных нет. То же самое можно было совершить и в какой-нибудь иной стране: все прошло бы как по маслу (разумеется, при благоприятных условиях). И среди любого народа: везде найдется предостаточно как охотников этим заняться, так и людей, спокойно за ними наблюдающих, и тех, что закрывают глаза. Все это — дело времени и обстоятельств. Так, значит, единственным виновным останется Гитлер? И до какой степени? Ведь у него есть масса оправданий: воспитание, нищенское детство, война, два тысячелетия христианства и тестикулы. Преступление, с какой стороны его ни рассматривай, должно быть приписано либо всей западной цивилизации, либо никому. Можно повторить: это преступление способно проделать дыру в небесах, но виновных здесь нет.

В конце послания Давид писал, что перед лицом нигилизма всякое произведение искусства — это вызов, блестящий, но бесполезный жест, подобный влюбленности, рождению детей и постройке дома. И искусство это знает. Однако тем не менее не воспевает ни одного из родов самоубийства (метафизического в числе прочих). И вот он, Давид, настоятельно просит Хаима приехать: они сейчас будут очень нужны друг другу.

3

Как только Хаим объявился, Давид затащил его к себе. Вскоре там появился и Алексис, и сразу потекли их беседы, словно друзья расстались только вчера. Однако времена переменились, век сменил кожу, и теперь росла волна негативных реакций на Холокост.

Если Веймарская республика пришла прямо к нацизму, рассуждал Давид, это далеко не случайно. Сверхлиберализм привел к сверхтоталитаризму. То, что мягкий сенсуальный нигилизм завершился кровавым маршем к бездне, — это не игра случая. Просто нельзя давать видимостям водить тебя за нос: вся картина благополучия, представляемая на обозрение Западом, может в одну секунду обернуться своей противоположностью.