Книга Дживс и феодальная верность - Пэлем Грэнвил Вудхауз

– То есть ты не отчаиваешься?

– Нет. Я возлагаю надежды на то, что, все хорошенько обдумав, эти два гордых расплевавшихся сердца договорятся и помирятся, и я вновь окажусь на свободе. Ведь они расстались из-за того, что…

– Знаю. Она мне рассказала.

– …что Сыр узнал, что на той неделе я водил Флоренс в «Пеструю устрицу», и он отказывается верить, что это было ей нужно просто для создания атмосферы в новой книге. Возможно, когда он немного остынет и рассудок к нему вернется, он осознает свою ошибку и попросит у нее прощения за столь постыдную недоверчивость. Вот какие у меня мысли. Вот на что я возлагаю надежды.

Тетя согласилась, что в этом что-то есть, и похвалила меня за твердость духа и за верное, как она считает, направление мыслей. Они напоминают ей, она сказала, спартанцев при Фермопилах, уж не знаю, где это.

– Но пока еще ему далеко до такого миролюбия, судя по словам Флоренс. Он убежден, как она говорит, что вы с нею предавались вместе беспардонному разгулу. Ну, и, конечно, досадно, что ты оказался среди ночи в шкафу у нее в спальне.

– Крайне. Было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло.

– То-то он, должно быть, опешил. Чего я не могу понять, это почему он тут же на месте не вышиб из тебя душу. Казалось бы, напрашивалось само собой.

Я довольно ухмыльнулся.

– Он вытянул билет с моей фамилией в клубном первенстве по «летучим дротикам».

– При чем тут это?

– Дорогая моя, кто же станет вышибать душу из игрока, от меткости которого зависит его выигрыш в пятьдесят фунтов десять шиллингов?

– А-а, поняла.

– И он тоже понял, когда я ему четко обрисовал картину. Сразу присмирел. Возможно, что мысли о вышибании души и приходят ему в голову, но он будет придерживаться мирной политики, как тот самый кот, который хочет рыбки, но боится лапы промочить. Я ему связал руки раз и навсегда. Других вопросов нет?

– Как будто бы нет.

– Тогда, если вы удалитесь, я встану и оденусь.

Она вышла, и когда за ней закрылась дверь, я скинул вчерашнее, принял ванну, побрился, приоделся и вынес утреннюю сигарету прогуляться среди угодий и сооружений.

Солнце стояло уже гораздо выше, чем когда я наблюдал его предыдущий раз, и его ласковое тепло придало мне дополнительного оптимизма. Я размышлял о Сыре Чеддере и о том, как мне удалось загнать его в тупик, и находил, что мир, в сущности, не столь уж и плох. По-моему, нет на свете ничего, что бы так же бодрило душу, как успех в обведении вокруг пальца злодея, который размахивал кулаками и строил злобные планы. При мысли о связанном по рукам и ногам Сыре я испытывал такое же удовлетворение, как раньше в Тотли-Тауэрс, когда мне удалось подчинить своей воле Родерика Спода. Ну, настоящий укротитель львов, как говорит тетя Далия.

Правда, с другой стороны, имеется Флоренс,- уже, как выяснилось, обсуждающая кандидатуры подружек на свадьбе, организацию праздничного угощения, и церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер,- человек послабее духом позволил бы ее черной тени затмить его жизнерадостное мироощущение. Но неизменное правило Вустеров – считать свои удачи поштучно. Я сосредоточил мысли исключительно на светлой стороне и говорил себе, что даже если спасение в последний миг так и не придет и мне все же придется испить до дна горькую чашу, все же я не предъявлю двух подбитых глаз и одного переломанного позвоночника в качестве свадебных подарков от Дж. д'Арси Чеддера. Будь что будет, тут л выигрываю так или иначе.

Словом, настроение у меня было бодрое, и я чуть ли не напевал «тра-ля-ля!», когда увидел, что ко мне приближается Дживс с видом человека, ищущего аудиенции.

– А, Дживс! – приветливо сказал я.- Прекрасное утро, не правда ли?

– В высшей степени приятное, сэр.

– Вы хотели о чем-то поговорить со мной?

– Если вы уделите мне минуту, сэр. Мне необходимо узнать, сэр, не представляется ли возможности вам нынче обойтись без моих услуг, чтобы я мог съездить в Лондон? Банкет в «Подручном Ганимеде», сэр.

– Я думал, он назначен на той неделе?

– Дату передвинули вперед, сообразуясь с пожеланиями дворецкого сэра Эверарда Эверетта, поскольку он завтра отбывает со своим хозяином в Соединенные Штаты Америки. Сэр Эверард принимает на себя должность британского посла в Вашингтоне.

– Вот как? Пожелаем ему удачи, старому чертяке.

– Да, сэр.

– Приятно видеть, как слуги народа разъезжают туда-сюда, отрабатывая свое жалованье.

– Да, сэр.

– Я имею в виду, если ты – налогоплательщик, и на их жалованье идут твои денежки.

– Совершенно верно, сэр. Буду рад, если вы сочтете возможным отпустить меня на это мероприятие, сэр. Как я вам говорил, я там председательствую.

Понятно, когда он поставил вопрос так, мне ничего не оставалось, как ответить утвердительно.

– Ну, разумеется, Дживс. Поезжайте и пируйте там, покуда ребра не затрещат. Больше вам такая возможность, наверное, не представится,- многозначительно добавил я.

– Сэр?

– Вы столько раз говорили мне, что в «Ганимеде» считается недопустимым, чтобы члены клуба разбалтывали секреты, содержащиеся в клубной книге, а я слышал от тети Далии, что вы выложили ей всю подноготную насчет Спода и «Сестер Юлалии». Разве вас не изгонят с барабанным боем, если это станет известно?

– Сугубо мало вероятно, чтобы об этом кто-то проведал, сэр, и я с готовностью пошел на риск, зная, что на карту поставлено счастье миссис Трэверс.

– Благородно с вашей стороны, Дживс.

– Благодарю вас, сэр. Я всегда прилагаю старания. А теперь, я думаю, мне пора на станцию, если вы меня извините. Поезд на Лондон отправляется совсем скоро.

– А почему бы вам не поехать на автомобиле?

– Но он вам точно не понадобится, сэр?

– Да нет, конечно.

– Весьма признателен, сэр. Так будет гораздо удобнее.

И он зашагал к дому, конечно, чтобы захватить котелок, его неизменный спутник в поездках в столицу. Только он удалился, как меня окликнул блеющий голос, я обернулся и увидел, что ко мне приближается Перси Горриндж, сверкая на солнце очками в роговой оправе.

Первым моим чувством при виде его было удивление. Из всех действующих лиц, каких мне довелось встретить в жизни, он был самый непредсказуемый. Невозможно даже за минуту предвидеть, с каким лицом он явится миру, на его циферблате стрелка переходила от «шторма» к «ясно» и опять к «шторму», как на барометре с испорченным нутром. Накануне за ужином он был само веселье и довольство, и вот теперь, спустя всего несколько часов, снова имел вид дохлой рыбы, из-за чего моя тетя Далия так неодобрительно к нему отнеслась. Уставя на меня тускло-безжизненный взгляд, если такое определение здесь к месту, он не стал тратить время на приветствия и пустые разговоры, а прямо занялся излиянием из души того опасного вещества, которое давит на сердце.