Книга Искушение винодела - Элизабет Нокс

Собран кивнул.

— Но я и не хотела, чтобы он был рядом, — Аврора поиграла кружевами, — Теперь мы ждем его со дня на день.

Собран снова кивнул.

— Я жива, — сказала Аврора, опять заглядывая ему в глаза.

— Слава богу.

Она небрежно махнула рукой.

— Так что там за секрет, который вы никому не раскрываете?

— Вы уверены, что этот секрет не убьет нашей дружбы? — предупредил Собран.

Он сидел выпрямившись, как будто позвонки у него сплавились. Тогда Аврора напомнила о сделке.

— Надеюсь, — ответил Собран, — вы понимаете, что это вещь немалая? Надеюсь, вы не путаете мою набожность с простой манерностью?

— Собран, я пережила чрезвычайно сильную боль, ужасную. — Аврора закатила глаза — старый трюк, помогавший остановить слезы. Вспоминая операцию, Аврора до сих пор вздрагивала. Вновь опустив взгляд, она зацепила пальцами ленты на передней стороне ночной рубашки, — Собран, я устала молчать о том, что знаю. Устала бояться обидеть вас. Устала от всей этой утонченности и вежливости, просто потому что вы — мой работник, а я лучше вас, я женщина и моложе вас на десять лет. Меня утомили глупые неравенства; утомили ваша грусть или сумасшествие, утомила моя немощность.

Аврора три раза ударила кулаком по полосатой шелковой подушке, на которой лежала. Ударила твердо, будто судья — молоточком.

— Безумие, — сказал Собран, положив слово между собой и Авророй, говоря дальше одним только взглядом, словно опытный карточный игрок — давнему партнеру по висту.

— Но я и сказала: «ваше сумасшествие». — Аврора по-прежнему не желала обидеть Собрана, а потому не стала говорить, что все в округе знают о безумии Селесты Жодо и это вовсе не секрет.

— Моя тайна — бездонный колодец, — опять предупредил Собран.

— Я считала, будто вы скрываете любовь. Потом выяснилось, что это — не «она», а «он», но я все так же полагала секретом любовь.

Голова Собрана еле заметно подалась назад, и Аврора надавила:

— Вы надеялись, что я умру, так ничего и не узнав?

— Я хотел, я молился, чтобы вы исцелились. Теперь вы живы и просите меня причинить вам боль.

Аврора постаралась найти что-то еще… чего не ожидает узнать супруга, читающая письма к мужу, когда вскрывает конверт и тем самым раскрывает преступление.

«Чего мне бояться?» — подумала Аврора и порылась в памяти, в своей истории, ища причину страха. Страх предупреждал, хотел уберечь Аврору — она поняла это по тому, какой этот страх мягкий, будто лучи солнца, пригревшие затылок, зовущие обернуться, подобно теплой руке, по-отцовски поддерживающей голову.

И тогда Аврора вспомнила — вспомнила, как однажды дядя опустил руку ей на затылок, когда она положила голову ему на плечо. Вспомнила библиотеку, полную догоревших свечей, письменный стол, покрытый бумагами и склеившимися от чернил крупицами песка. Аврора хорошо помнила то утро, вслед за которым был день, а потом ночь: в шато для опознания и прочих врачебно-судебных процедур принесли тело убитой девушки, Мари Пеле, — Я не могу рассказать своей тайны, — услышала Аврора голос старого друга, — но могу вам ее показать.

Когда Аврора вернулась в Париж из поездки на Минеральные воды в Сен-Флорентин, барон счел, Что она достаточно здорова и может самостоятельно разъезжать по делам. И Аврора разъезжала: в церковь, за материями для платьев к торговцам шелком в Отуне, в церковь — что утомляло, — снова в церковь. А однажды барон наконец исчез из виду, и она смогла взять с собой в поездку одного только Поля — они вдвоем сели в карету, веля кучеру ехать в мастерскую к местному каменщику.

Аврора сказала Полю, что хочет заказать себе надгробие. Затем наклонилась, чтобы поднять сыну отвисшую челюсть и насмешливо поправить узел шейного платка.

Чуть позже она сжалилась над Полем, сказав:

— Мне уже лучше, но мысль о надгробии возникла, когда еще было худо. Эпитафию я оставлю, само собой, на тебя, однако сейчас надо посоветоваться насчет декора, — Она приподняла шторку окна и выглянула на пыльную дорогу, на ряды виноградника. Вскоре началась низкая каменная стена, показался одинокий обелиск с вертикальной надписью «Кальман».

Карета завернула во двор дома.

Каменщик выстроил себе новое жилище, которого, однако, было не видно со двора старого, полностью переделанного под мастерскую. Спальни на втором этаже, где выросли Жодо, теперь стали кабинетами. Антуан с младшим сыном работали, а двое старших отпрысков за мили отсюда чинили кладку шато на юге Шалона-на-Соне.

Лакей опустил сходни и открыл дверцу. Первым вышел Поль, чтобы помочь спуститься матери. Появился Антуан, отряхивающий фартук от каменной пыли.

— Баронесса, — приветствовал он гостью, — проходите в дом, не стойте на солнце.

Они вошли, и хозяин усадил гостей. Принес им воды.

Аврора велела сыну выйти, чтобы они с Антуаном могли переговорить с глазу на глаз.

— Мама, тебе определенно не надо отсылать меня из мастерской, чтобы заказать господину каменщику изображение Афины и двух сов на надгробии!

Мать посмотрела на сына долгим, смиряющим взглядом. Поль вскочил с места и, надев шляпу, сказал, что пойдет к Батисту Жодо и что мать может забрать его оттуда на обратном пути.

Засим он вышел.

— Так в чем же дело, баронесса? — спросил Антуан.

— Я, наверное, покажусь вам сумасшедшей, но не обращайте внимания. У меня двадцать седьмого числа июня месяца назначена встреча с вашим шурином на холме, что высится над его домом.

Антуан покраснел до самой макушки лысой головы.

Аврора поспешила объяснить, что когда она еще была больна, то заключила с Собраном одно соглашение.

— Мы с Собраном старые друзья, — добавила баронесса, — а сама я женщина любопытная. Понимаю, такого рода свидания незаконны…

Антуан перебил ее:

— А я-то думал, это вы… простите, мадам, я посчитал, что той ночью шесть лет назад Собран был с вами. Тоже двадцать седьмого июня, в двадцать восьмом году.

— Простите? — нахмурилась Аврора.

— На холме был накрыт стол: хрустальные бокалы, фрукты, сыр, вино, бренди… А следующим утром мы нашли Собрана заболевшим.

— Сошедшим с ума, — уточнила Аврора.

— Да, баронесса, все так. Собран избил себя до синяков. Он всегда был себе на уме, любил прогуляться ночью. Впрочем, все Жодо такие, даже за моей Софи водилось подобное, когда она была помоложе. Бывало, проснешься, — Антуан похлопал по пустому месту рядом с собой, — а она снаружи, в ночном, сидит на качелях, которые я для сыновей смастерил. А после той ночи Собран стал бояться темени, несколько лет не выходил из дому после заката. Но вот два года назад, пока он гостил у меня, приглядывая за тем, как строится новый дом, опять решил прогуляться… — Взгляд у Антуана сделался очень странный, а приоткрытый рот, казалось, вот-вот сползет вниз по лицу на самый подбородок. Некоторое время каменщик смотрел прямо перед собой, потом, сморгнув, взглянул на Аврору. — Это было в конце июня, двадцать седьмого числа, да, точно так. Наутро я пошел искать труп.