Книга Желтый Кром - Олдос Хаксли

— Ближе к сути, дорогой Дэнис, — сказал протестующе мистер Скоуган. — Ближе к сути!

— Дело в том, что я на днях написал стихотворение, — сказал Дэнис. — Я написал стихотворение о воздействии любви.

— Другие до вас тоже писали, — сказал мистер Скоуган.— Тут нечего стыдиться.

— Я разрабатывал мысль о том, — продолжал Дэнис, — что воздействие любви часто подобно воздействию вина, что Эрос может опьянять так же, как Вакх. Любовь, например, по сути своей карминативна. От нее возникает ощущение тепла, жара. «И страсть карминативна, — как вино...» —вот что я написал. Строка не только элегантно звучная, но, льстил я себе мыслью. и очень эмоциональная и лаконично выразительная. Все было в слове «карминативный» — детальный, ясный передний план, громадный, безграничный фон предположений.

«И страсть карминативна, как вино...»

Я был доволен собой. И вдруг мне пришло в голову, что я никогда, собственно, не проверял значения этого слова в словаре. Я вырос со словом «карминативный» со времен бутылки с коричной настойкой. Оно всегда принималось как само собой разумеющееся. «Карминативный» — это слово было для меня богатым по содержанию, как иное огромное, тщательно выписанное произведение живописи. Это был законченный пейзаж с человеческими фигурами.

«И страсть карминативна, как вино...»

Впервые в жизни я изобразил это слово на бумаге и сразу почувствовал необходимость авторитетного лексикографического подтверждения его. Под рукой у меня оказался лишь небольшой англо-немецкий словарь. Я открыл его на букву «К», «Ка», «Кар», «Карм»... Вот оно: «Карминативный»: Windtreibend. Windtreibend![25]— повторил он.

Мистер Скоуган рассмеялся. Дэнис покачал головой.

— О, — сказал он, — для меня здесь причин для смеха не было. Для меня это знаменовало конец главы, смерть чего-то юного и прекрасного. Позади остались годы, годы детства и целомудренного простодушия, когда я полагал, что карминативный означает... — в общем, карминативный. И вот теперь передо мной остаток моей жизни — день, возможно, десять лет, половина столетия — и я буду точно знать, что карминативный означает windtreibend.

Plus ne suis cc que j'ai cte

Et nc le saurai jamais ctrc[26]

Осознание этого приносит немало грусти.

— Карминативный, — задумчиво сказал мистер Скоуган.

—Карминативный, — повторил Дэнис, и оба на некоторое время замолчали. — Слова, — сказал наконец Дэнис, — слова... Не знаю, понимаете ли вы, как я люблю их. Вас слишком занимают сами предметы, идеи, люди, чтобы вы могли оценить всю красоту слов. У вас не литературный склад ума. У вас мистер Гпадстон, подобравший тридцать четыре рифмы к имени Марго, вызывает скорее жалость, чем что-либо еще. Рифмованные адреса на конвертах, написанные Малларме, оставляют вас совершенно равнодушным, если не пробуждают сострадания. Вы не можете понять, что

Apte а пё point te cabrcr, hue!

Postc et j'ajouterai, dia

Si tu ne fuis onze-bis Rue

Balzac, chcz cct Heredia[27]

— это маленькое чудо.

—Вы правы, — сказал мистер Скоуган. — Я этого понять не могу.

— Вы не чувствуете в этом ничего магического?

— Нет.

—Это пробный камень для литературного склада ума, — сказал Дэнис, — чувство магии слов, ощущение их власти. Техническая, языковая сторона литературы — это просто продолжение магии. Слово — первое и самое грандиозное изобретение человека. Речь помогла ему создать целую новую Вселенную. И нет ничего удивительного в том, что он полюбил слова и приписывал им могущественную силу. Когда-то чародеи, используя волшебные слова, извлекали кроликов из пустых шляп и стихийных духов земли, воздуха, огня и воды. Их потомки, литераторы, и сейчас продолжают этот процесс, сочленяя словесные формулы, и трепет радости и благоговения охватывает их, познавших могущество свершившегося волшебства. Кролики из шляп? Нет, их волшебные чары обладают более таинственной силой, ибо извлекают чувства из человеческих душ. Благодаря их искусству самые пустые и нелепые утверждения приобретают глубокий смысл. Например, я предлагаю констатацию: «Влит в лето лип лепет». Очевидная истина, одна из тех, которая не заслуживала бы упоминания, если бы я выразил ее в таких словах, как «Летом листья на липах шелестят под ветром». Или то же самое по-французски. Но коль скоро я выразил это таким образом: «Влит в лето лип лепет», — эта мысль становится, при всей ее очевидности, значимой, она врезается в память, захватывает. Создание с помощью слов чего-то из ничего — разве это не магия? И я могу добавить, разве это не литература? Половина величайших произведений поэзии человечества — это просто аксиома о том, что лепет лип сливается со звуками лета, переведенная в магическое звучание фразы «Влит в лето лип лепет». А вы не цените слов. Мне жаль вас.

— Карминативное для головы, — задумчиво сказал мистер Скоуган. — Вот что вам нужно.

Глава двадцать первая

Поставленный на четыре каменных гриба небольшой амбар в зеленом дворе поднимался на два или три фута над землей. Под ним была вечная прохлада и росла влажная, густая и пышная трава. Здесь, в тени, во влажной зелени нашло себе убежище от полуденного солнца семейство белых уток. Одни, стоя, чистили клювом перья, другие, как в воду, глубоко погрузились всем телом в прохладную траву. Утки негромко прерывисто перекликались между собой, и время от времени чей-нибудь острый хвостик исполнял восхитительное, как у Листа, тремоло.

Внезапно безмятежный отдых был прерван. Тяжелый удар потряс деревянное перекрытие над их головой. Все здание вздрогнуло, дождем посыпались комочки грязи и древесная труха. С громким непрекращающимся кряканьем утки вылетели прочь из-под этой неведомой опасности и остановились только в спасительной глубине двора.

— Держите себя в руках! — говорила Ална. — Слышите? Вы распугали уток. Бедняжки! И неудивительно.

Она сидела боком в низком деревянном кресле. Правый локоть покоился на его спинке, подбородок опирался на руку. Изгибы ее длинного стройного тела были полны ленивого изящества. Она улыбалась и смотрела на Гомбо прищуренными глазами.

—Черт вас возьми! — повторил Гомбо и снова топнул ногой. Он свирепо смотрел на нее из-за мольберта с наполовину законченным портретом.

—Бедные утки! — повторила Анна. Их кряканье замирало вдали.

—Неужели вы не понимаете, что из-за вас я теряю время? — спросил он. — Я не могу работать, когда вы вот так дергаетесь и не можете посидеть спокойно.