Книга Цвета дня - Ромен Гари

Тирли-тирлу,

Яблоко и капустный лист,

Идите, идите сюда, у меня для вас есть

Ласка-зверек за четыре су,

Слово старой совы,

Заячья лапка, крысы усы,

Три кошачьих ушка,

Четыре краснокожих в бутылке,

Негритенок на пчеле,

Старая мисс на метле.

Скорее сосчитайтесь по-английски:

One, two, three, four.

Ну-ка, Вилли, выйди вон.

— Что? — перепугался Бебдерн. — Что вы говорите?

Должно быть, несмотря ни на что, он произнес это вслух.

— Насрать, — сказал быстро Вилли, чтобы спасти лицо.

— Ах да, конечно, — произнес Бебдерн с облегчением. Уж он-то разбирался в стыдливости. — Насрать, — повторил он вежливо, чтобы показать Вилли, что он знает пароль, что они тут люди реалистичные и крепкие мужики, а не жалкие мечтатели. Затем они пошли перекусить в «Карессу». Бебдерн указал на это место Вилли, так как чувствовал, что это название придется ему по душе. Они дотянули так до десяти вечера, хотя им и не удалось попасть по ту сторону зеркала, хотя им не удалось просунуть на ту сторону хотя бы крышку. Крышка так и не открылась, и они как сидели в коробке, в которую их упаковали, так в ней и продолжали сидеть. Не у кого было даже потребовать объяснений. Вилли догадывался о беззаботной жестокости мальчугана: должно быть, их подарили какому-то мальчугану, который положил их в эту коробку и вовсе забыл про них думать. Может, он уже вырос, или что-то в этом роде. Он мог бы, по крайней мере, подарить их кому-нибудь другому, ведь у стольких детей нет игрушек. Они дотянули так до полуночи, и в какой-то момент Вилли вдруг обнаружил, что переодел брюки — эти были слишком тесные. Он попытался вспомнить, как и где это могло произойти, но отказался от этой затеи, — как бы там ни было, задница у него была не голая, это уже хорошо. Впрочем, он начал трезветь: значит, он и в самом деле начинает терять контроль над собой. К тому времени Сопрано все еще не появился, но они находились в обществе двух девиц, одна из которых была хорошенькой, когда ее удавалось отличить от другой и от бледного молодого человека, к которому Вилли, похоже, проникся особым дружеским расположением и которому он решительно хотел доверить роль Джульетты, тут же и в присутствии всех, просто чтобы доказать им, что между ним и Энн абсолютно все кончено. Тем временем Бебдерн объяснял одной из девиц — впрочем, девица была всего лишь одна, — что это полностью известный и изученный процесс и что есть, к примеру, нежные западнически настроенные буржуа, которые до такой степени тоскуют по нежному и либеральному западному миру, что уже больше не выдерживают и становятся коммунистами сугубо для того, чтобы отделаться от своей пронзительной мечты, и что это также объясняет педерастию. В конце концов хозяин бара призвал Вилли к порядку и пригрозил, что вышвырнет его вон. Но у них не получалось выйти из сферы гуманного — один лишь славненький тоталитарный режимчик в состоянии вытащить вас оттуда, — у них не получалось перейти по ту сторону зеркала, ни даже поразить мир цельной абсурдностью, — они оставались в своем кругу. В конце концов они не стали даже пытаться, отделались от девицы и от бледного типа и зашли в «Сентра», под аркады, чтобы съесть по сэндвичу. Впрочем, Сопрано мог быть где угодно. Но здесь были все те же лица, что и везде, и все то же холодное мясо, что и повсюду, и ни одного участливого взгляда; они принялись молча жрать. Вдобавок стены в бистро были зеркальные, отчего у Вилли и вправду возникало ужасное желание попытаться — ему хотелось встать и, набычившись, протаранить зеркало головой; быть может, с разбегу им и вправду удастся попасть по ту сторону, как Алисе в Стране чудес, по ту сторону, в объятия Энн. Что касается Бебдерна, мечтавшего о любви, чтобы перемениться, то благодаря зеркалам он видел себя одновременно анфас, в профиль и в три четверти; тут было отчего пасть духом, не потому что он был безобразен, а потому что он не обладал той сверхчеловеческой красотой греческой статуи, шедевра среди шедевров, о которой он мечтал не для себя самого, а чтобы подарить ее женщине. Голову, при виде которой распускались бы на пути цветы и ты бы шел по лесу женских шепотов до самого нежного и тайного из них. Кончилось тем, что он обиделся, встал, попросил Вилли расплатиться. Они сменили бистро, но им не удалось отделаться от самих себя. Всякий раз, когда они заходили в какой-нибудь кабак, Вилли немедленно узнавали. Если там был оркестр, то в его честь тут же исполнялась мелодия из его последнего фильма, где он играл одного из тех одиозных персонажей, секретом которых он обладал. Всякий раз, когда в сценарии был одиозный персонаж, продюсеры немедленно вспоминали о Вилли: это означало успех в жизни, но не в искусстве. Он возмущался, что своей известностью обязан этим ролям. Первые пару раз, входя в кабаки и слыша пошленькую мелодию, сопровождавшую его в последнем фильме, он не обратил на это внимания: в тот момент ее играли повсюду и без остановки, и он счел это совпадением. На третий раз он развернулся и немедленно вышел, а на четвертый — устроил скандал. Он подошел к дирижеру — корсиканцу, переодетому в цыгана, — схватил его за галстук и принялся трясти.

— Куча дерьма! — вопил Вилли. — Хотите объявить меня публике, пожалуйста, но только не под эту мелодию, могли бы сыграть хотя бы Баха или Бетховена, поднять это на уровень того, что я делаю, когда у меня не связаны руки! Впрочем, я не допущу, чтобы меня принимали за произведение кого-то другого! Я — свое собственное произведение, и я создал достаточно великих произведений, чтобы не слышать, как меня объявляют под мотив третьесортного фильма, в котором я играю нелепого персонажа, написанного кем-то третьим. Я не допущу, чтобы надо мной издевались!

— Но, месье Боше, это ваш самый крупный успех! — пролепетал музыкант, имевший весьма скромный взгляд на тщеславие, которое он смиренно созерцал из своей маленькой личной мансарды и которым думал польстить Вилли. Вилли побагровел, и потребовалось вмешательство директора заведения, Бебдерна и двух официантов, чтобы он ослабил свою хватку.

— Подождите немного, пока не пришел коммунизм и не смел ваши экраны, — басил он, и в его голосе действительно зазвучало нечто похожее на убежденность. — Подождите немного, покуда они не пришли и не сорвали с вас ваши жалкие мифы и не оставили вас во власти великой наготы. Посмотрим тогда, что вы сможете сделать. Когда вам будут мешать без конца принюхиваться к своей заднице и называть это искусством, вы вспомните, кто без какой-либо финансовой поддержки, практически один, поставил «Короля Лира». Быть может, вы поймете тогда, что Вилли Боше не объявляют под этот мотивчик!

Сцена продолжалась минут десять, и в течение всего этого времени он совсем не думал об Энн. Это было подлинной удачей. Их вежливо, но энергично попросили выйти, и они очутились под аркадами площади Массена.

— Bravo, bravissimo! — возбужденно повторял Бебдерн, поддерживая при этом Вилли, чтобы помочь ему поверить, что он пьян. — А не пойти ли нам в парк аттракционов на борцов? Там происходят изумительные поединки по американской борьбе. Время от времени возникает потребность увидеть настоящего громилу. Нечто действительно реалистичное, прочно стоящее ногами на земле.