Книга Дитя реки - Пол Дж. Макоули

Йама глубоко вздохнул. Руки его дрожали.

— Вы сами хотели меня убить.

— Мы только хотели заработать. Просто чтобы уехать.

Мы много не просили, а тут явился ты и убил моего брата.

Лоб шагнул к Йаме и споткнулся о нож. Он подобрал его и завопил. От его руки пошел белый дым, и в следующее мгновение оказалось, что он держит уже не нож, а какое-то страшное создание, вцепившееся ему в кисть четырьмя когтистыми лапами. Лоб попятился и стукнул рукой о стену, чтобы стряхнуть этот кошмар, но тварь только рычала и крепче впивалась в кисть. Размером она была с маленького ребенка и как будто состояла из сухих палок.

Нечто вроде гривы белесых волос окружало истощенное личико. Гробницу наполнил отвратительный запах горелого мяса. Лоб продолжал колотить чудовище свободной рукой, и оно вдруг исчезло в яркой вспышке голубого огня.

Древний нож упал на пол, со звоном откатившись к дверям. Йама его подхватил и бросился назад по проходу, не забыв повернуть направо, навстречу слабому дуновению ветра. На бегу он касался то одной стороны, то другой — и внезапно стены расступились и, споткнувшись, он покатился в волнах темного воздуха.

10

КУРАТОРЫ ГОРОДА МЕРТВЫХ

Комната находилась в каком-то высоком, продуваемом ветрами месте, небольшая, квадратная, с белеными каменными стенами и обитым досками потолком с изображением охотничьей сцены. На следующий день после того, как он впервые очнулся, Йама сумел подняться с тонкого матраса на каменном ложе и, шатаясь от слабости, добрел до глубокого узкого окна. Он сумел разглядеть разбегающиеся цепочки скалистых хребтов под густым, пронзительно синим небом, но тут боль сокрушила его волю, и он потерял сознание.

— Он болен, но не понимает этого, — сказал какой-то старик. Говоря это, он повернул голову, обращаясь к кому-то в комнате. Кончик его белой тонкой бороды болтался в дюйме от подбородка Йамы. Его лицо с глубокими морщинами было покрыто мелкими тонкими пятнышками, а вокруг голого темени остался лишь венчик седых волос. Очки с линзами, будто маленькие зеркала, скрывали глаза. Глубокие шрамы избороздили левую половину лица, оттягивая вверх уголок рта в сардонической усмешке.

Старик произнес:

— Он и не подозревает, сколько сил отнял у него нож.

— Он так молод… — промолвил в ответ женский голос и тут же добавил:

— Он все узнает сам, мы же не можем…

Старик наматывал и разматывал кончик своей бороды на палец. Наконец он сказал:

— Я не помню.

Йама спросил, кто они и где находится эта прохладная комната, но они, казалось, не слышали. Может быть, он ничего не произнес. Он не мог пошевелить и кончиком пальца, но это его не пугало. Он был слишком изможден, чтобы бояться. Оба старика ушли, Йама остался один созерцать сцену охоты на потолке. Мысли его все никак не обретали стройность. Охотники в пластиковых латах и ярких куртках гнали белого оленя сквозь лес голых деревьев.

Почва между стволами сверкала россыпями цветов. Видимо, подразумевалось, что на картине изображена ночь, так как стройные ветви, расходясь во все стороны, таяли в темноте. Белый олень выглядел среди них падающей звездой.

На переднем плане молодой человек в кожаной куртке оттаскивал свору гончих от пруда. Йама подумал, что он знает имена псов и как зовут их хозяина. Но тот был мертв.

Позже старик вернулся, приподнял и усадил Йаму, чтобы он смог выпить из глиняной чашки жиденький овощной бульон. Потом Йаму охватил озноб, такой сильный, что он дрожал под тонким серым одеялом. Озноб, сменился жаром и, если бы хватило сил, Йама совсем сбросил бы это одеяло.

— Лихорадка, — сказал старик. — У него гнилая лихорадка. Что-то дурное попало в кровь.

— Ты лазил в гробницах, — объяснил ему старик, — а там множество старинных болезней.

Йама обливался потом; даже матрас стал влажным. Ах, если бы он мог встать, он бы утолил жажду этой прекрасной чистой водой из лесного пруда. Тельмон бы ему помог.

Но Тельмон умер.

Днем в комнату ненадолго заглядывал луч света и вскоре застенчиво ускользал. А по ночам в глубоком оконном проеме шарил ветер, и свеча в стеклянном абажуре трепетала и начинала коптить. Лихорадка кончилась ночью. Йама тихонько лежал, слушая завывания ветра, но голова была ясной, и он пролежал долгие часы, размышляя над тем, что произошло, и стараясь составить целостную картину.

Горящая фейерверком башня доктора Дисмаса. Странная клетка и пылающий корабль. Юный лев, герой войны Энобарбус. И такие же шрамы, как у старика.

Призрачный корабль, бегство, снова пожар. Кажется, что огонь пронизывал все. Он вспомнил доброту рыбаря Кафиса, блуждания среди гробниц Умолкшего Квартала, смерть Луда… Он бежал от чего-то ужасного, но что случилось потом, он совсем не помнил.

— Тебя сюда принесли, — рассказала ему старуха, когда кормила завтраком, — я думаю, откуда-то с реки ниже Эолиса. Дорога неблизкая.

У нее была гладкая, почти прозрачная кожа. Она принадлежала к той же расе, что и Дирив, но была гораздо старше родителей девушки.

Йама спросил:

— Как вы узнали?

Старик улыбнулся за плечом у женщины. На нем, как всегда, были очки с зеркальными линзами.

— Твои брюки и рубашка были в свежем речном песке. Но, думаю, ты бродил и по Городу Мертвых.

Йама поинтересовался, почему он так считает.

— Нож, дорогой, — объяснила женщина.

Старик потянул себя за бороду и заметил:

— Многие носят старинное оружие, оно намного мощнее, чем современное.

Йама кивнул, вспомнив пистолет доктора Дисмаса.

— Но твой нож подернут патиной ржавчины, а это заставляет думать, что он многие годы лежал в темном сухом месте. Разумеется, можно предположить, что ты носил его, не потрудившись очистить, но, думаю, ты не такой легкомысленный человек. Я думаю, ты нашел его совсем недавно и просто не успел почистить. Ты подплыл к берегу и пошел через Город Мертвых и в какой-то старой гробнице нашел этот нож.

— Он относится к Эпохе Мятежа, насколько я могу судить, — заметила женщина. — Это очень опасное оружие.

Старик с любовью произнес:

— Ей можно верить, она забыла больше, чем я когда-либо знал. Ты должен научиться с ним обращаться, иначе он тебя убьет.

— Молчи, — резко вмешалась женщина. — Мы не должны ничего изменять.

— Вероятно, мы и не можем ничего изменить, — отозвался старик.

— Тогда я была бы машиной, — сказала женщина, — а это меня не прельщает.

— Тогда бы ты по крайней мере ни о чем не переживала. Но все равно я буду осторожен. В последнее время мой разум становится рассеян, моя жена тебе не раз еще об этом напомнит.