Книга Падение Святого города - Р. Скотт Бэккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если я должен наследовать брату моему, то я обязан отвоевать его дом.
— Но война же не здесь! — однажды в отчаянии воскликнул Ахкеймион.
Келлхус просто улыбнулся — это стало своего рода игрой — и сказал:
— Именно так должно быть, поскольку война везде. Никогда еще загадка не казалась такой сложной.
— Скажи мне, — спросил Келлхус однажды вечером, после урока Гнозиса, — почему будущее так угнетает тебя?
— Что ты хочешь сказать?
— Твои вопросы всегда относятся к тому, что случится, и очень редко — к тому, что уже сделано мной.
Ахкеймион пожал плечами. Он устал, и ему хотелось только уснуть.
— Наверное, потому, что будущее снится мне каждую ночь. И еще потому, что меня слушает живой пророк.
Келлхус рассмеялся.
— Это как мясо с персиками, — сказал он, повторяя экстравагантное нансурское обозначение для невозможных сочетаний — Но даже если так, из всех, кто осмеливался меня спрашивать, ты совершенно уникален.
— Как это?
— Большинство людей спрашивают о своих душах. Ахкеймион не находил слов. Сердце его словно перестало биться.
— Со мной, — продолжал Келлхус, — Бивень пишется заново, Акка. — Долгий, пристальный взгляд. — Ты понимаешь? Или предпочитаешь считать себя проклятым?
Ахкеймион не мог найти ответа, но он знал его. Он предпочитал это.
За все это время он исполнял Напев Призыва не менее трех раз, хотя смог доложить об этом Наутцере лишь однажды. Возможно, теперь старому дураку трудно заснуть. Наутцера вел себя то властно, то покладисто, словно то отрицал, то признавал внезапное изменение баланса их сил. Как член Кворума, он формально обладал абсолютной властью над Ахкеймионом и даже мог приказать казнить его, если бы потребовались столь решительные меры. Но реальная ситуация давно изменилась. Консульт проявился снова, Анасуримбор вернулся, на носу Второй Армагеддон. Именно эти события придавали смысл их учению, тому самому Завету, и сейчас только один из числа адептов — какая досада! — сохранял связь с ними. В самый горячий момент спора Ахкеймион понял, что в каком-то смысле де-факто он является великим магистром.
Еще одна неприятная параллель.
Как ожидал Ахкеймион, адепты Завета заволновались. Их агенты вокруг Трех Морей были оповещены о случившемся. Кворум организовал экспедицию, и она должна была выступить в Святую землю, как только задуют ветра охала. Мысль об этом наполняла Ахкеймиона немалым трепетом. Однако они понятия не имели, что делать дальше. После двух тысяч лет подготовки Завет оказался ни к чему не готов.
И это проявилось в бесконечных вопросах Наутцеры, от совершенно глупых до неприятно проницательных. Как Анасуримбор может видеть шпионов-оборотней? Действительно ли он явился из Атритау? Почему он продолжает поход на Шайме? Почему Ахкеймион убежден в его божественности? Как там их старые раздоры? Кому он служит?
На последний вопрос Ахкеймион ответил: Сесватхе.
— Моему брату.
Он прекрасно понял невысказанные мысли Наутцеры. Кворум боялся за его разум, хотя, учитывая его нынешнее положение, они прикрывали свою тревогу оправдательными объяснениями. «Подумать только, что эти багряные сволочи сделали с ним! Что он пережил!» Ахкеймион знал, как это действует. Даже сейчас они измышляют поводы избавить его от ноши, которую сами же на него возложили. Люди всегда открещиваются от своих желаний, всегда делают то, что логики Поздней древности называют «умозаключением для кошелька»: кошелек управляет рассуждениями людей чаще, чем истина. Как говорят в Сиронже, где звенит, там и правда.
Несмотря на очевидные подозрения, Наутцера выразил множество якобы сердечных чувств.
— Мы заверяем тебя, что ты не одинок, Акка. С тобой твоя школа. — И это лишь для того, чтобы потом сказать: — Ты сделал очень много! Гордись же, брат. Гордись!
То есть «ты сделал достаточно».
После чего следовали увещевания, быстро перешедшие в обвинения. «Опасайся Шпилей» превращалось в «тебе говорили, что надо забыть о мести!». Через мгновение после слов «следи внимательно за тем, чему его учишь» звучали другие: «Многие думают, что ты предал нашу школу!»
Когда терпение Ахкеймиона иссякло, он сказал:
— Воин-Пророк просил меня передать послание Кворуму, Наутцера… Ты выслушаешь?
Дальнейшее молчание Ахкеймион принял за мысленную ругань. Они бессильны, и Наутцере снова об этом напомнили.
— Говори, — ответил наконец старый колдун.
— Он говорит: «Вы всего лишь участники этой войны, не более. Равновесие остается хрупким. Вспомни свои Сны. Вспомни старинные ошибки. Не действуй из тщеславия или невежества».
Снова пауза. Затем:
— Вот как?
— Вот так…
— Он хочет сказать, что это его война? Кто он по сравнению с тем, что мы знаем, что мы видим в Снах?
Все люди несчастны, подумал Ахкеймион. Разные у них только объекты одержимости.
— Он Воин-Пророк, Наутцера.
Потворстовать — значит растить его. Наказывать — значит кормить его. Безумие не признает узды — только нож.
Скюлъеендская поговорка
Когда другие говорят, я слышу лишь крики попугаев. Но когда я сам говорю, мне всегда кажется, что это в первый раз. Каждый человек есть мера другого, каким бы безумным или суетным он ни был.
Хататиан. Проповеди
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Джокта
Странное чувство. Какое-то детское, хотя Икурей Конфас не мог отыскать в памяти ничего подобного, относящегося к его детству. Как будто его поразили очень глубоко, под кожу, в сердце или даже в душу. Странное ощущение хрупкости сопровождало каждый его взгляд, каждое слово. Он более не доверял своему лицу, словно оно утратило какие-то мышцы.
«Ибо некоторые порочны еще во чреве матери…»
Что это значило?
Разоружение его людей происходило под стенами Карасканда, на нераспаханном просяном поле. Все шло мирно, хотя Конфас чуть голос не сорвал, отдавая приказы. Солдаты, которые могли спать, не нарушая строя, внезапно перестали понимать самые простые команды. Прошло несколько страж, прежде чем все соединения были пересчитаны и разоружены. Теперь, лишенные доспехов и знамен, его войска походили на сборище полуголодных бродяг. Со стен улюлюкали бесчисленные зеваки.
Проскакав вдоль строя, Нерсей Пройас призвал тех, кто подчинился Воину-Пророку, выйти из рядов.
— Над нами более не имеют власти, — кричал он, — законы народов, в лоне которых мы были рождены! Над нами не имеют власти обычаи отцов! Наша кровь забыла о прежнем… Судьба, а не история правит нами!
