Книга Падение Святого города - Р. Скотт Бэккер

И конечно, были еще политиканы, хотя и сильно ограниченные джнанским этикетом знати, постоянно примыкавшие к Священной свите или уходившие из нее. Все маневры, какими бы они ни были, быстро превращались в обычную услужливость с появлением Келлхуса и точно так же возобновлялись после его ухода. Порой, когда затевалось что-то особенно поганое, Келлхус призывал главных зачинщиков к ответу, и все с напряженным изумлением наблюдали, как он раскрывал и объяснял вещи — людей, — которых просто не мог знать. Словно вся их душа была написана у них на лбу.

Этим, несомненно, объяснялось почти полное отсутствие политических игр среди тех, кто составлял ядро Священной свиты, — наскенти с их заудуньянскими чиновниками и знатными представителями Великих Имен. В Аокниссе чем больше человек приближался к отцу Пройаса, тем ближе становился удар кинжала. Политика всегда сводится к погоне за выгодой. Не надо быть Айенсисом, чтобы это видеть. Чем выше человек поднимается, тем больше преимущества; чем больше преимущества, тем яростнее борьба. Верность этой аксиомы Ахкеймион наблюдал при всех дворах Трех Морей. Но она никоим образом не относилась к Священной свите. В присутствии Воина-Пророка все кинжалы прятались в ножны.

У наскенти Ахкеймион нашел дружбу и чистосердечие, каких прежде не знал. Несмотря на неизбежные промахи, первородные по большей части обращались друг с другом по-человечески — с улыбкой, открыто, понимающе. То, что они были не только апостолами и чиновниками, но и воинами, еще более привлекало Ахкеймиона… и тревожило.

Обычно в пути, передвигаясь толпой или цепью, они шутили и спорили, бились об заклад, а иногда просто пели красивые гимны, которым их научил Келлхус. Глаза их сияли без каких-либо льстивых мыслей или устремлений, голоса были чистыми и громкими. Ахкеймиона это поначалу раздражало, но вскоре он присоединялся к ним, пораженный словами этих песнопений и переполненный радостью, которая позднее уже казалась невозможной — слишком простой, слишком глубокой. Затем он видел окруженную слугами, покачивающуюся в седле Эсменет или труп в придорожной траве — и вспоминал о цели путешествия.

Они направлялись на войну. Убивать. Они ехали завоевывать Святой Шайме.

В такие мгновения разница между его нынешним положением и временем, когда он был наставником Пройаса, проявлялась очень ясно, и нежность воспоминаний, заполнявшая все вокруг, превращалась в жесткость, холод и ощущение опасности. О чем он вспоминал?

Священное воинство несколько дней шло маршем по одному из бесконечных ущелий, рассекавших предместья Энатпанеи, когда горстка длинноволосых варваров — сурду, как потом узнал Ахкеймион, — явилась к Келлхусу под знаком Бивня. Они сказали, что много столетий хранили айнритийское наследие и теперь желают выразить почтение тем, кто пришел их освободить. Они станут глазами Священного воинства, насколько смогут, и покажут Людям Бивня тайные проходы через нижние гряды Бетмуллы. Ахкеймион не расслышал из-за толпы всех слов, но увидел, как предводитель сурду преклонил колена и протянул Воину-Пророку кривой железный меч.

Непонятно, почему Келлхус приказал схватить варваров. Потом их подвергли пытке, в результате чего открылось, что их подослал Фанайял, сын Каскамандри. Он присвоил себе титул отца и теперь собирал всех, кто у него еще оставался, в Шайме. Сурду и правда были айнрити, но Фанайял захватил их жен и детей, чтобы мужья увели Священное воинство в сторону. Похоже, новый падираджа был в отчаянии.

Келлхус приказал публично содрать с них кожу живьем.

Вид вождя с кривым мечом мучил Ахкеймиона весь остаток дня. Он опять был уверен, что уже видел что-то подобное — но не в Конрии. Это не могло быть… Тот меч, который он помнил, был бронзовым.

И внезапно он все понял. То, что казалось воспоминаниями, то, что наполняло все вокруг призрачным ощущением узнавания, не имело отношения к его пребыванию при конрийском дворе в качестве наставника Пройаса. Это даже не имело отношения к самому Ахкеймиону. Он вспоминал древнюю Куниюрию. Те времена, когда Сесватха воевал вместе с другим Анасуримбором… С верховным королем Кельмомасом.

Ахкеймиона всегда поражало, сколько всего в нем не принадлежало ему. Теперь же его потрясло осознание противоположного: он все больше становился тем, кем никогда не был и не должен был стать. Он превращался в Сесватху.

Когда-то давно прозрачная броня Снов давала ему некую неуязвимость. Того, что ему снилось, просто не существовало — по крайней мере, это происходило не с ним. Но внутри Священного воинства он вернулся в легенду. Пропасть между его жизнью и миром Сесватхи сужалась; по крайней мере, в отношении того, чему он становился свидетелем. Но даже сейчас его существование оставалось банальным и жалким. Он вспоминал старую шутку Завета: «Сесватха никогда не ходил по нужде». То, что Ахкеймион переживал, всегда могло пропасть в безмерности того, что он видел в Снах.

Но теперь, когда он был наставником Воина-Пророка и левой его рукой?

В каком-то смысле он стал равен Сесватхе, если не превзошел его. В каком-то смысле он тоже больше не испражнялся. И осознания этого было достаточно, чтобы обделаться от страха.

Странно, но сами Сны уже не были так мучительны. Тиванраэ и Даглиаш снились чаще прочего, и Ахкеймион по-прежнему не мог понять, почему видения отражают тот или иной ритм событий. Они были подобны чайкам, что кружат в воздухе и чертят бесцельные узоры, напоминающие нечто близкое, но так и не складывающееся в ясную картину.

Он все еще просыпался с криком, но резкость Снов потускнела. Поначалу он связывал это с Эсменет. Он думал, что у каждого есть своя мера страданий: подобно вину на дне чаши, они могут плескаться, но никогда не перехлестывают через край. Однако мучительные дни в прошлом никогда не заканчивались спокойной ночью. Тогда он решил, что дело в Келлхусе. Это — как и все, что касалось Воина-Пророка, — стало казаться мучительно очевидным. Из-за Келлхуса масштаб настоящего не только совпадал с масштабом его Снов, но и уравновешивал их надеждой.

Надежда… Какое странное слово.

Знает ли Консульт, что они сотворили? Как далеко способен видеть Голготтерат?

Как писал Мемгова, предчувствие больше говорит о страхах человека, чем о его будущем. Но мог ли Ахкеймион сопротивляться? Он спал с Первым Армагеддоном, а это старая и требовательная любовница. Мог ли он не бредить Вторым, видя чудовищную силу, дремлющую в Анасуримборе Келлхусе? Мог ли не грезить о поражении древнего врага Завета? На сей раз настанет время славы. За победу не придется платить ценой всего, что имеет цену.

Мин-Уройкас сломлен. Шауриатас, Мекеретриг, Ауранг и Ауракс — всем им конец! He-бог не вернется. Память о Консульте будет втоптана в грязь!

Эти мысли действовали как наркотик, но было в них нечто пугающее. Боги капризны. Жрецы ничего не знают об их злобных прихотях. Возможно, они хотели бы видеть мир сожженным, дабы низвергнуть людскую гордыню. Но Ахкеймион уже давно решил, что самое опасное — это скука в отсутствие угрызений совести.

Келлхус со своими загадками лишь усугублял эти опасения. Каждый раз на вопрос Ахкеймиона, зачем они продолжают поход на Шайме, когда фаним уже не более чем призрак, Келлхус отвечал: