Книга Пятиборец - Сергей Антонов

Разумные доводы леди Фог-Смог произвели на императора самое благоприятное впечатление.

—Хорошо, не будем спешить, — примирительным тоном произнес он. — Пусть плод созреет и сам упадет к нашим ногам. Пока жив Свершитель, война с королевством Уайтроуз остается под вопросом. Я прошу леди Клементину заняться нашим подопечным. А теперь причастимся, братия.

Гируды встали с кубками в руках и хором произнесли свой символ веры:

—Веруем, исповедуем и учим, иже в причастии Отца нашего Круцифера обретаем вечное существование, и по завету Его творим таинство сие через устное приятие крови в воспоминание Его крестной муки, и через Него совершившегося созидания нашего во спасение Отца нашего Круцифера и всех Его эманаций, зовомых чадами Тьмы, амен...

По завершении молитвы каждый из гирудов осушил свой кубок с кровью демона-прародителя. Восьмой кубок достался Нигредо.

* * *

Увенчанный фигурой трубящего ангела позолоченный шпиц Кафедрального собора Пречистой Девы Маргариты сверкал в лучах предполуденного солнца. Мощный и величественный фасад храма с ярко выраженным вертикальным членением имел три лукообразных портала и столько же высоких, украшенных серебряными розами двустворчатых ворот. Над ними бежала галерея арок с изваяниями святых и подвижников Церкви Девы.

Согласно традиции, каждый из епископов ноулдонских старался внести свою лепту в убранство главного собора королевства. При Беверидже тимпан главного портала украсил огромный барельеф, изображавший Деву-Воительницу в рыцарских латах ипернатом шлеме, с геральдическим щитом и мечом в руке. Лицо ее оставалось таким же прекрасным, как и на других изображениях, но грозно сдвинутые брови и непреклонность черт стали свидетельством наступления тяжелых времен и возросшей угрозы со стороны Империи гирудов. В прошлом ваятели и живописцы предпочитали изображать Пречистую Маргариту в ее ипостасях проповедницы и заступницы.

Архиепископ Беверидж и капитан Гилберт Гилфорд шагали по брусчатой мостовой к паперти главного собора королевства. За ними на почтительном расстоянии следовали десять всадников в серых сутанах. Один из них вел за собой в поводу лошадь Гилфорда. Цокот копыт гулким эхом отдавался в утренней тишине.

На Великом Экзекуторе был синий плащ, лицо скрывала черная широкополая шляпа с круглым верхом. Его тонкие, унизанные перстнями пальцы нервно перебирали четки. Мысль о том, что Эндрю Брюсу и трем менее значимым сопричастникам зла удалось бежать из казематов Трибунала, приводила его в ярость.

К тому же Бевериджа неприятно поразил неожиданный для всех, а для него в особенности, конфуз капитана Гилфорда — утрата им офицерского меча. Это был подарок, на который Беверидж израсходовал целое состояние. С одной стороны, он сочувствовал Гилберту, тяжело переживавшему свое поражение, с другой — позволил вылиться накопившемуся за последние дни гневу на голову провинившегося капитана, которому, впрочем, давно покровительствовал.

Как все воины Экзекуции, капитан Гилфорд носил под своим простым синим плащом стальную кирасу и сутану из грубой материи, поскольку наряду с присягой верности Деве и ее Церкви дал клятву аскезы и послушания. К счастью, эти ограничения не распространялись на наградное оружие. И тем обиднее было капитану, что какой-то зеленый юнец переиграл его в бою и обошел по всем статьям. До сих пор, несмотря на молодость, а капитану недавно исполнилось тридцать лет, он считался одним из лучших и многообещающих офицеров королевства Уайтроуз. Побег Брюса был первым серьезным промахом в безупречной до сих пор карьере Гилфорда.

—Глупое простонародье называет моих экзекуторов Стальными сутанами! — гневно воскликнул Иеффай Беверидж. — О нет! Скорее уж соломенные сутаны, которых может обидеть даже ребенок.

Получив разнос от Великого Экзекутора, Гилфорд низко опустил перевязанную полоской белой материи голову. На подбородке у него краснел след от удара факелом, который в этот момент стал почти незаметен из-за румянца стыда, залившего лицо капитана.

—Я дам тебе свой лучший бальзам от ран, Гилберт, — проворчал Беверидж, не сбавляя шага. — А взамен желаю услышать, когда сбежавшие преступники будут водворены в свои камеры.

—Я велел закрыть все городские ворота, ваше милосердие. Изменники все еще в городе, и мы обязательно их...

—Это вопрос государственной устойчивости, Гилберт, — раздраженно перебил капитана Беверидж. — Личности, подобные Брюсу, во сто крат опаснее обыкновенных еретиков. Они не зовут к бунту открыто, не чернокнижествуют, но способны своими фантазиями и небылицами смутить слабые умы, а таковых, уверяю тебя, в Ноулдоне большинство.

—Я найду Брюса, ваше милосердие, и доставлю его к вам, даже если он сбежит в преисподнюю к самому Круциферу!

—Сомневаюсь, — мрачно вымолвил Беверидж. — Но у тебя есть возможность все исправить. Даю тебе сутки.

Уязвленный до глубины души упреками Великого Экзекутора, Гилфорд отвесил почтительно низкий поклон и двинулся через заполненную горожанами площадь к поджидавшим его всадникам на белых конях. Его душили злоба и ненависть к Эндрю Брюсу. Какой-то бедно одетый простолюдин не успел уступить капитану дороги и был сметен с его пути зубодробительным ударом кулака. Гилфорд продел ногу в стремя, тяжело взгромоздился в седло, взял лошадь в шенкеля и поднял ее с места в галоп. Гулкая площадь огласилась перезвоном подков удалявшейся кавалькады.

Проводив всадников взглядом, Беверидж, прихрамывая, направился к упавшему горожанину, который никак не мог прийти в себя после встречи с Гилфордом. Наклонился над ним и помог встать. Затем достал монету, чтобы подать ее пострадавшему, но в последний момент заметил, что держит в руке гольден Брюса, неведомо каким путем оказавшийся в его кошельке. Это обстоятельство так поразило архиепископа, что он забыл о своем благородном намерении. Машинально зажав монету в кулаке, Беверидж направился к главному входу в собор, размышляя о возможных причинах этого события. Он был весьма суеверен и везде искал закономерности, особенно там, где их не могло быть.

На паперти церкви шла бойкая торговля мощевиками, оберегами против гирудов и медальонами сизображением Плата Пречистой Маргариты. Глядя на медальоны, Беверидж почувствовал укол совести: он только что отчитал за оплошность бедного Гилберта, тогда как сам был виноват гораздо больше, чем тот.

Стараясь не привлекать к себе внимания министрантов и клириков, Беверидж пересек длинный трехнефный зал с более высоким средним нефом и подошел к украшенной геральдическими щитами исповедальне, которая изнутри выглядела, как деревянная конурка, разделенная на две половины решетчатой перегородкой. Едва он успел опуститься на узкую скамью, как в соседней половине послышался шорох шелкового платья, и за решеткой мелькнул силуэт дамы в украшенной цветами кокетливой шляпке.

—Да славится Пречистая Дева Маргарита, — произнесла она молодым и нежным голосом.

—Во веки веков, амен, — ответил Беверидж, осеняя себя знаком овала.

—Могу я узнать, что подвигло ваше милосердие принять меня в королевской исповедальне?