Книга Если только ты - Хлоя Лиезе

и так открыто сказал о том, что подружился с тобой. Подобные разговоры непросто даются Себу, и всё же он приложил осознанные усилия, чтобы сделать это. Это многое значит.

Я делаю глоток из своей кружки, обдумывая это, и по мне расходится тепло, не имеющее ничего общего со свежим горячим кофе, который я только что проглотила. Если преподнести всё под таким углом, то может, поступок Себастьяна много значит и для меня тоже.

Обхватив руками кружку, я говорю своему брату:

— Спасибо, что объяснил. Это… помогает.

Рен смотрит на меня, изучая моё лицо.

— Я прошу прощения, если когда-либо заставил тебя почувствовать себя излишне оберегаемой, Зигги. Я просто хочу быть рядом для тебя.

— Я знаю, Рен. Я чрезвычайно благодарна за все те способы, которыми ты поддерживал меня, когда я в этом нуждалась. Я просто… хочу, чтобы ты поддерживал меня сегодняшнюю, а не ту, которой я была когда-то. Понимаешь?

Он медленно кивает.

— Да, понимаю.

Я смотрю на океан, и уголки моих губ приподнимаются, когда Пацца оживлённо гавкает, пугая чайку. Когда она снова подбегает ко мне с мячиком, и я бросаю его обратно к прибою, мы с Реном сидим в компанейском молчании и пьём кофе. Пока я обдумываю эту крупицу информации о Себастьяне.

Я усиленно стараюсь не дать этому пушистому теплу обернуть моё сердце как согретое огнём одеяло, но это тяжело. Тяжело не чувствовать себя так хорошо, зная, что пусть мы лишь притворяемся друзьями, Себастьян всё равно заботится настолько, чтобы поговорить с Реном открыто и по-здоровому, пообещать своему лучшему другу, что мы с ним не влезем в такие вещи, которые могут навредить вам обоим. Он не станет врать Рену (он слишком его любит, это очевидно, даже если он пытается это скрыть), а значит, Себастьян Готье, как бы он ни фыркал насчёт настоящего исправления, возможно, действительно немножко исправляется.

Лай Паццы заставляет меня дернуться и вынырнуть из своих мыслей. Я замечаю, что Рен с любопытством смотрит на меня с лёгкой улыбкой на лице, а затем тихонько свистит и подзывает Паццу обратно, когда она убегает слишком далеко по песку.

— Итак, — я прочищаю горло. — Одна из причин, по которой я хотела рассказать тебе о нас с Себом, ну, о нашей дружбе — это то, что я в пятницу иду на благотворительную гонку на роликах. С ним. Как его гостья.

Рен часто моргает, явно сбитый с толку.

— Но там будет хаос, Зигги. Ты ненавидишь такие мероприятия… — его голос обрывается, когда он смотрит на меня, изучая выражение моего лица. — Ты… не ненавидишь такие мероприятия?

Я пожимаю плечами.

— Это не идеальная для меня среда, но часть того, с чем я разбиралась с колледжа — это то, как я могу иногда наслаждаться такими хаотичными мероприятиями. Мне нравятся твои товарищи по команде. Мне нравятся дети. Я думаю, это великолепная инициатива. Так что я придумала, как сделать это доступным для меня. Я обо всем позаботилась.

Мой брат смотрит в свою кружку кофе, задумчиво хмурясь.

— Я никогда не приглашал тебя, потому что думал, что ты почувствуешь себя обязанной прийти, или посчитаешь, будто я не знаю, что даётся тебе тяжело…

— Я знаю, — я кладу ладонь на его руку и мягко сжимаю. — Я знаю, что ты хотел как лучше.

Он вздыхает, потирая свои зажмуренные глаза.

— Я сейчас чувствую себя очень паршивым братом.

— Рен, нет, — я отставляю кружку кофе и обнимаю его одной рукой, кладя голову ему на плечо. — Ты изумительный брат. Несколько лет назад я бы правда почувствовала себя так, если бы ты меня пригласил.

— Но люди меняются, — тихо говорит он. — И важно помнить об этом, — он косится в мою сторону, затем опускает голову на мою макушку, и мы оба смотрим на океан, убаюканные его размеренным шумом. — Прости, что я забыл.

Я сглатываю ком в горле и крепче сжимаю его плечо.

— Прости, что я не говорила о своих чувствах. Я учусь. Я стараюсь поступать лучше.

— Я тоже постараюсь быть лучше, — тихо говорит он, затем мгновение спустя добавляет: — Я рад, что ты пойдёшь. Фрэнки будет в восторге.

Я улыбаюсь.

— Мы будем сестричками-с-берушами, — у Фрэнки, как и у меня, аутизм, и ей сложно находиться в оживлённых шумных местах — именно она много лет назад по этой причине познакомила меня с берушами.

Он мягко смеётся.

— Это точно.

Напоследок ещё раз сжав его плечо, я отстраняюсь и устраиваюсь на своём шезлонге, снова обхватив кружку обеими руками. При изменении позы мышца на спине побаливает, и я морщусь.

— Что такое? — спрашивает неизменно наблюдательный Рен.

— О, просто потянула какую-то мышцу спины во время агрессивной йоги. Мы с Себастьяном реально выложились на все сто с чатурангами.

Рен чуть не роняет свою кружку, затем ловит её.

— Фух. Слишком много кофеина, — он ставит кружку на пол рядом с собой. — Итак, ээ, агрессивная йога. Как это было? В смысле, как всё прошло?

Я встречаюсь с ним взглядом, ища на его лице какие-то указания на то, сказал ли ему Себастьян, насколько я расклеилась, но на лице Рена не читается ничего, кроме какого-то странного любопытства.

— Я сказала много матерных слов и выпустила кое-какие подавляемые чувства. Я ещё не переварила всё это, но просто знаю, что приятно было это выпустить.

Рен медленно кивает.

— Понятно. То есть… это, типа, партнёрское занятие? Ну знаешь, где вы делаете позы вместе?

— Да. Ну, вроде как. Мы выполняли одну и ту же последовательность лицом друг к другу. Это была «поддерживающая практика», как выразился Юваль.

Рен тихонько мычит, прикусывая губу, совсем как это делаю я, когда обдумываю что-то, и смотрит на песок и Паццу.

— Вы двое… планируете это повторить?

Я киваю, делая глоток кофе.

— Ага, в эту среду как раз. А почему ты спрашиваешь?

Между нами растягивается небольшая пауза молчания, только пальцы Рена постукивают по подлокотникам шезлонга. Его лоб