Книга Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы - Митрополит Антоний (Блум)

набредает в Сибири на крошечное поселение, где живут три брата. Он с ними беседует и обнаруживает: они крещены, они верующие. А что они знают о вере? Ничего. «Но как вы молитесь?» – «Мы молимся, как можем: Трое вас, трое нас, Господи, помилуй нас. Это все, что мы умеем». Так они исповедовали свою веру в Троицу и надежду на спасение. «Знаете ли вы молитву Господню?» – «Нет». Миссионер остается, чтобы научить их молитве Господней, до тех пор, пока с большим трудом они ее не запоминают, и отправляется дальше на лодке по реке. И вдруг он с изумлением видит, как все трое бегут к нему по волнам. И когда они добежали до лодки, он спрашивает: «Что это значит? Отчего вы можете бегать по волнам?» И один из братьев говорит: «Отче, нам нужно было догнать тебя, потому что мы забыли слова молитвы Господней». И миссионер сказал им: «Идите домой и молитесь Богу, как раньше». Мы видим: достаточно быть до конца последовательным в одной малой вещи в своей вере и жить в соответствии с ней, чтобы подлинно принадлежать Богу.

Отец Георгий Флоровский был одним из самых строгих православных богословов, но он не считал, что достаточно провозгласить Символ веры и будешь православным. Чтобы быть православным, надо быть кем-то, а не провозглашать что-то.

Я размышлял об этом, когда был значительно моложе. Мне объясняли, что тем, кто не совершенен в своей вере, грозят вечные муки. Я не мог в это поверить. Я не мог поверить, что Бог, о Котором мне говорится как о Боге любви, Бог, Который стал человеком и умер на кресте ради моего спасения, просто отвергнет меня на том основании, что моя вера была несовершенна, или я читал неправильный Символ веры, или вовсе его не знал.

Мне представляется образ: Царство Божье, в самом центре его – Бог во всей Своей славе, во всем Своем совершенстве, совершенная сияющая любовь; затем концентрическими кругами – близкие Ему люди, затем те, кто оказались чуть дальше, еще чуть дальше, не потому, что они не исповедовали книжную истину, а потому, что они не были едины с Ним в таинстве любви, жертвенной любви, любви, которая отдает себя и отдает все, чем обладает. И я представил себе, что чем дальше оказываешься от центра, чем меньше у тебя любви, тем ближе ты оказываешься к границам Царства вечной славы и счастья. И я подумал: невозможно! Могу ли я вообразить, что моя мать подойдет к загородке, отделяющей вечный свет от вечной тьмы, вечную жизнь от вечной смерти, перегнется через перила и, увидев меня в адском пламени, скажет: «Я тебя предупреждала!» Я не могу себе этого представить, я не могу себе представить, что она сможет пребывать в райском блаженстве, заглянув в ад и увидев меня в вечных муках.

И, размышляя дальше, я подумал: если моя мать будет чувствовать себя отчаянно несчастной, видя, что я проклят навечно, то святые, у которых больше любви, чем у нее, будут еще несчастнее. И в конечном итоге, в центре совершенная Любовь – Бог – будет самым несчастным из всех существ, потому что Он никогда не сможет утешиться, глядя на вечную погибель тех, кого вызвал в бытие, возжелал в существование, за кого отдал Сына Своего на смерть, но кто оказался неспособным на это отозваться.

Вот образы, пришедшие мне на ум, когда я рассуждал в этих категориях, и мне кажется, нам нужно их продумать, поскольку слишком просто считать, что если люди ошибаются, то они нам чужие.

Если поставить перед собой вопрос, что значит быть верующим, христианином, православным, то, мне кажется, можно сказать: это вопрос сердца и веры, понимаемой не как слепое принятие Символа веры, который передается из столетия в столетие все с большим и большим трудом и все с меньшим пониманием самих его формулировок. В центре всего стоит наше непосредственное отношение к Богу Любим ли мы Его? Поклоняемся ли Ему? Знаем ли Его как Личность? Верны ли любви Божьей и тому, что называем нашей любовью к Богу? Вот что важно. Я не верю, что мои слова противоречат православию, напротив, мне думается, что если вчитываться в жития святых и в их учение, мы обнаружим, что у них была пламенная уверенность и вера в спасение людей, в то, что Христос умер за всех.

Несколько дней назад меня спросили, можно ли молиться за некрещеных или за тех, кто просто принадлежит к одной из нехристианских религий. Технически, если взять правила, там говорится: человек должен быть крещен, чтобы за него молиться за богослужением в церкви. Но в связи с этим я всегда вспоминаю нечто, ставшее для меня радостью еще в ранней молодости. На Западе жил один старый русский епископ, который до революции был приходским священником. Он был человеком старой закалки, очень строгой и бескомпромиссной веры. Я помню его письмо в ответ на вопрос, который ему задали на эту самую тему: можно ли молиться о неправославных и когда? Он ответил: «Мы можем молиться за кого бы то ни было, если способны это делать от сердца, в сострадании, в солидарности, в любви, но есть один момент, – и его ответ, возможно, шокировал бы многих традиционно верующих, – есть один момент, когда, мне кажется (написал он), мы можем молиться за всех, даже за врагов Божьих, за тех людей, которые в течение своей жизни были активными врагами Церкви и Бога. Момент этот – Проскомидия, та часть приготовления к Божественной литургии, когда Агнец Божий заколается ради спасения мира. Это – момент распятия. Христос умер на кресте ради спасения всего человечества, а не только тех немногих, очень немногих, в то время веровавших в Него». Я делюсь с вами его мыслью, потому что она стала для меня вдохновением, надеждой и радостью: в Литургии есть момент, Голгофа, когда Христос умирает на кресте ради спасения всех.

Можно принимать взгляды владыки Елевферия[63] или нет, но это человек, который был воспитан в дореволюционной России, и вместе с владыкой Вениамином (Федченковым)[64] оставался верным Московскому патриархату в то время, когда практически вся эмиграция присоединилась к Константинополю, и который был как скала.

Поэтому, если поставить перед собой вопрос о том, кто спасется, ответ знает только Бог, но мы можем быть уверены: если Христос стал человеком и умер за всех, кто нуждается в спасении, то у нас есть надежда. Эту уверенность, вероятно, нельзя принять в