Книга Звезды и полосы (сборник) - Андрей Михайлович Столяров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ручка выводит внизу затейливый росчерк.
– Ну что, теперь все?
Мальвина бесцветным голосом произносит:
– Вы, тем не менее, сохраняете за собой права гражданина. Ничто не ограничивает вашего пребывания здесь. И как гражданин вы, разумеется, можете выбрать себе любой свободный участок.
Коккер смотрит на нее, видимо, не понимая.
Дважды моргает.
И вдруг выбрасывает вперед плоские растопыренные ладони.
На лице у него обнаруживается громадное количество ярких зубов.
– Ну, спасибо, конечно, – он трясет головой. – Спасибо, спасибо… Не ожидал…
На улице Мальвина спрашивает мое мнение. Я некоторое время молчу, прислушиваясь к ощущениям.
– По-моему, он напуган. Он очень зол, растерян и напуган одновременно. Причем напуган он так, что вряд ли уже останется здесь.
Мальвина кивает.
– Правильно. Мне тоже так показалось. Он смертельно напуган, хочет лишь побыстрее уйти.
Она смотрит мне прямо в глаза.
– И знаешь что? Напугали его не мы…
Тем не менее, все налаживается. За два дня гномы, работая непрерывно, разбирают чудовищный коккеровский Торговый центр и восстанавливают на его месте дом Дудилы. Самого Дудилу мы, к сожалению, известить об этом не можем: выясняется, что никто не знает его земные координаты. Мы просто вывешиваем экстренное объявление в блоге – если Дудила захочет, он может вернуться в любой момент.
Правда, Квинта считает, что он все равно не вернется.
– Почему?
– А вот не вернется и все. Не знаю, не могу объяснить, такое предчувствие…
И она оказывается права. Дудила на наши призывы не откликается.
Дом его остается пустым.
Зато в тот день, когда гномы кладут последний мазок, происходит настоящее чудо. Поздно вечером, часов, по-моему, около десяти, воздух в городе сотрясает резкий хлопок. Он прокатывается, наверное, по всем улицам. Дрожат стекла, вспухает гул во дворах. А вслед за первым хлопком раздается – еще и еще. И вдруг, точно прорвавшись сквозь темноту, в небе вспыхивают тысячи разноцветных искр. Они красные, зеленые, желтые, фиолетовые, тянутся, пересекаясь друг с другом, тлеющие нити следов. Будто хлынул на город огненный дождь.
Уже через минуту я оказываюсь на площади. Народу здесь столько, что меня подталкивают со всех сторон. Я вижу Аля с Мальвиной, лица у них удивленно-растерянные, вижу Платошу, который, задрав голову, отчаянно чешет затылок, вижу Ковбоя Джо, Обермайера, Кота-Бегемота, вижу Алису, Енота, группу взбудораженных программистов… Все они сгрудились вокруг Кэпа с Чубаккой – Чубакка рычит и торжествующим жестом вскидывает огромные кулаки, а Кэп, к которому прижимается принцесса Лея, сияет, как апельсин, и театрально раскланивается.
Через мгновение все становится ясно. Кэп, как мне объясняют, уже давно готовился к этому дню. Он сделал то, чего не удавалось еще никому: создал в этом мире живой огонь. Сейчас «Мальчик» стоит, подняв к небу пушки, и каждые две секунды выстреливает очередную порцию фейерверка. Чубакка жестами показывает, как они это устроили. Треск и в самом деле такой, что голос в нем – будто тень. Квинта, протолкавшая ко мне, беззвучно шевелит губами. Я наклоняюсь, и она кричит мне в ухо: По-бе-да!..
До меня доходит, что мы действительно победили. Как бы там ни было, а Коккера в городе больше нет.
Это мир только наш.
И он будет таким, каким мы его создадим.
Больше нам не помешает ничто.
Однако это еще не чудо. Настоящее чудо совершается в следующий момент. Треск заканчивается, наступает оглушительная тишина. Фейерверк прогорает, но небо, тем не менее, не смыкается грозным мраком. То есть, оно по-прежнему, разумеется, выполнено из темноты, но сквозь нее, как булавочные уколы, один за другим проступают крохотные огни.
Их столько, что невозможно пересчитать. Они мерцают, переливаются, будоражат, зовут.
Ясно, что это уже – навсегда.
– Звезды, – шепотом говорит Квинта.
Это действительно звезды.
От них, как от нежного хрусталя, исходит слабый медленный звон.
На площади все замирает.
Две сотни глаз обращены к небесам.
Молчание стоит, как вода.
Конца этому не предвидится.
У меня кружится голова, и я так прижимаю Квинту к себе, что и сам не могу дышать.
5
На другой день в городе появляется ветер. Теперь стоит выйти на улицу и всей кожей воспринимаешь слабое движение воздуха. Временами ветер усиливается до порывов и тогда начинают чуть слышно посвистывать проходы дворов, подрагивать, словно к ним прикасаются, оконные стекла.
Одновременно преобразуется освещение. Это уже не бледная однообразная ясность, которая, проступая из ниоткуда, обозначала собою день, а настоящее солнечное тепло – слегка желтоватое, естественное, согревающее, вдыхающее во все румяные краски. Хотя самого солнца по-прежнему нет. Нега светлого зноя струится прямо из воздуха. Но и без того все прекрасно: дома, улицы, площадь впитывают новую жизнь. Тем более, что и небо теперь иное: уже с утра оно подергивается туманной голубоватой дымкой. Пугающая чернота проступает лишь по краям.
И наконец происходит то, на что никто не рассчитывал. В щелях брусчатки, из-под фундаментов, в стыках плит пробиваются реденькие былинки травы.
Мы ходим смотреть на них, как на праздник.
Это праздник и есть, другого слова не подберешь.
Аль утверждает, что ни имеет к этому отношения. Программа сама, набрав необходимую мощность, подстраивается под реальный мир.
– Вы это вообще не вполне правильно понимаете. Никакой абсолютной власти над нуклеарной частью программы у меня нет. Там уже давно все срослось в такой жуткий дерн, в такой войлок, в такую плотную цифровую грибницу, что даже Леший, который, кстати, вдвое умнее меня, соваться туда не рискует. Мы теперь работаем только с периферией, только с наращиванием на ядро фактурных информационных слоев. Причем даже тут наши действия ограничены: программа может принять новую утилиту, а может ее отвергнуть, может не заметить ее, а может полностью растворить. И если даже она ее принимает, если локальная друза вместе со всеми своими синапсами встраивается в контент, то все равно программа трансформирует ее под себя. В результате получается не совсем то, чего мы хотели, а иногда – и гораздо чаще – совсем не то…
Он полагает, что чрезвычайно важную роль здесь опять-таки играет та принципиальная неопределенность, которая когда-то была им введена. Она теперь генерирует множество разных конфигураций, множество самых различных версий виртуального бытия, а уже из них, из этого онтологического ассортимента, закрепляются и выживают исключительно те, которые соответствуют текущей реальности. В один и тот же момент они ее и фиксируют, и меняют: заранее ничего предсказать нельзя.
Ему, конечно, виднее. Плохо другое: одновременно с положительными преобразованиями в городе резко усиливаются потоки
