Книга Комендань - Родион Мариничев

тише.

− Спасибо! Ой! – взвизгивает Таня, – Сень, я же сейчас всё разолью, и мы без завтрака останемся.

− Ты уже жаришь? Сейчас, дай хоть кусок парада гляну…

Она чмокает его в выбритую щёку и снова берётся за помидоры. Он уходит в комнату и врубает телевизор. Оттуда сразу же слышатся характерные звуки парада: бравурная музыка, барабанная дробь, поставленный голос диктора… Не забыть разогреть сковородку – вылить всё нужно на горячую, даже раскалённую, поставить на медленный огонь, накрыть крышкой, подождать, пока немного прожарится снизу, затем прибавить огонь, открыть крышку и ждать, когда омлет поднимется. После этого выключить и сразу положить на тарелки. Есть нужно тут же, пока он горячий и пушистый. Рецепт Сусанны накрепко усвоен с самого детства.

Парад заканчивается как раз к тому моменту, как Таня снимает с плиты сковородку. Снова запах Семёнова одеколона. Это означает: хозяин дома. Снял пиджак – и пахнуло мужиком, метящим свою территорию, словно кот. Сейчас придёт, шмякнется на узкий кухонный диван и потребует свою порцайку… Выкладывая дымящийся омлет на тарелки, Таня вдруг чувствует, как сильно проголодалась.

− Сынуля-то не поздравил ещё? – Семён возвращается на кухню без пиджака, но в брюках и рубашке, которую Таня накануне скрупулёзно утюжила перед сном. Вместе с запахом одеколона врывается сладковатый запах недавно употреблённого спиртного.

− Пока нет…

Омлет, кажется, удался, как никогда: не подгорел снизу, пропёкся сверху, хорошо поднялся. И помидоры – крепкие, свежие, будто только с огорода.

− Пора бы ему одуматься и вернуться домой. Хоть бы мать в день рождения не расстраивал… – он чуть сбивается на последнем слове.

Таня берёт паузу и наслаждается омлетом. Семён тоже жуёт с удовольствием. Солнечное утро, переходящее в полдень, кухня с гарнитуром вишнёвого цвета: гладкие, сверкающие боковины шкафов, сероватые столешницы под гранит, поблёскивающие ручки изумрудного цвета… Таня вдруг понимает, как идеально вписывается сюда букет красных роз на столе. Будто его поставил сюда менеджер мебельного магазина, рекламируя кухонный гарнитур.

− Хочешь, я ему позвоню? – от Семёна разит перегаром.

− Не надо. Я сама позвоню…

− Только и сидит целыми днями за своими наушниками! Это всё ваша доблестная рокерша с десятого этажа парня испортила! Вся борзота в нём – от неё. А ещё учитель литературы!

− Учитель, и притом очень хороший! Тамару не трогай!

Тане жаль, что омлета так мало. Она бы его ела и ела, смотрела бы на свои кухонные шкафы – крепкие, добротные, с отделениями для тарелок и бокалов, с полочками для приправ, с изогнутым бордюром наверху, в который вмонтированы светильники, со встроенными холодильником и микроволновкой. Разве могла она мечтать о такой кухне в той самой коммуналке в двух шагах от Литейного, кажется, так и не отмывшейся от блокадного чада? Разве предполагала она каких-то лет тридцать назад, что в этом городе можно будет жить вот так, со смальтой на стене ванной и букетами роз по утрам?

− Он должен понять, что неправ.

− Пусть поймёт это без посторонней помощи…

Таня проглатывает последний кусок омлета и мчится к раковине. Затем включает чайник, открывает шкафчик, хватает банку с кофе, ложку и сыплет в чашку одну, другую, третью… Опомнившись, высыпает кофе обратно в банку и тянется за чайным пакетиком. Он оказывается последним.

− Ты будешь чай или кофе? – спрашивает она, не оборачиваясь.

− Может есть что покрепче?

− Тебе пока хватит. День только начался, а ты уже опрокинул… сколько? Две? Три?

− Ну, а, может, и четыре. Почему не опрокинуть в День Победы?

− Или в день рождения жены?

− Тем более! – он усмехается, и выходит так быдловато, что Таню словно током ударяет.

− И после этого ты сел за руль…

− Сегодня можно! – Семён смеётся ещё громче и ещё наглее.

Нет, Сашкина быдловатость какая-то совсем другая, без этого перегара и солдафонства. Мысли о Сашке заводят в ней какую-то пружину, и она начинает хлопотать, как рачительная хозяйка: сыплет мужу кофе с сахаром, тщательно размешивает, чтобы не было ни одного комка, наливает сливки, затем проделывает ритуал с чаем: суёт последний пакетик в чашку и топит его в кипятке. Чай она пьёт без сахара. Главное, чтоб было, чем закусить повкуснее. На вечер есть торт. А сейчас и без него всякого добра в её хорошо прилаженных шкафах навалом: шоколад с начинкой, шоколад без начинки, фруктовый мармелад, свежий зефир, который можно разнимать на половинки и есть по отдельности: белую и розовую. Всё это Таня выставляет на стол одно за другим, будто сейчас сюда награняет целый взвод и нужно вертеться битых полдня, лишь изредка притормаживая на патриотические тосты и застольные песни.

Словно читая её мысли, Семён тянется за пультом и включает телевизор. Она и забыла, что у них на кухне есть телевизор – большой, широкий, как киноэкран, на кронштейне над холодильником. Его уже не включали лет сто пятьдесят. Таня отвыкла напрочь, а Семён обычно проводил свои телесеансы в гостиной. Там, в телевизоре, – привычный для сегодняшней даты чёрно-белый мир: молодой солдат с автоматом на плече что-то говорит другому, а сзади – пейзаж, типично русский: поле и опушка леса. И вот меняется кадр, и через экран проезжает танк. Колёса утопают в грязи, а кругом – взрывы, взрывы, взрывы. Из окопа высовывается солдат в каске и, получив пулю в шею, тут же выпадает из кадра.

− Что за фильм? – спрашивает Семён?

− Залезь в интернет, посмотри программу передач…

Они пьют свой чай-кофе молча. Фоном их отсутствующего разговора остаётся чёрно-белый фильм. Старый, канонический, в котором война – непременно подвиг, в котором солдаты – подтянутые, с правильным выговором, с идеологически выверенными диалогами, с заряженными пулемётами или уже убитые, но появляющиеся мельком, лежащие навзничь с окровавленной шеей.

− Значит, ты не дашь мне воспитывать пацана? – снова начинает разговор Семён, – А кем он у тебя вырастет, ты об этом подумала?

− Он вырастет хорошим человеком. Главное, ему в этом не мешать.

Танк на экране снова стреляет, и после затяжной канонады тот самый солдат, который три минуты назад стоял с автоматом на плече у опушки леса, неподвижно лежит в крови и пыли.

− А вот ты ему мешаешь – и чем дальше, тем всё больше и больше.

− Если ты не хочешь окончательно испортить двойной праздник (она делает нажим на слове “двойной”), давай сменим тему.

− Хм, – прыскает Семён и уходит на балкон курить.

“Хоть не так быдловато на этот раз”, – соображает Таня.

Вплоть до обеда они едва перекидываются несколькими словами. Семён перемещается в гостиную к более привычному для него экрану. Оттуда доносится стрельба вперемешку