Книга Александр III. Истоки русскости - Владимир Александрович Гречухин

исторические процессы влияния революционных действий на судьбы государства, он пришел к глубокому осуждению народнического революционного пути и в 1888 году в Париже издал брошюру «Почему я перестал быть революционером?» И в тот же год он подал Александру III прошение о помиловании. Он написал о том, что своими глазами увидел, как невероятно трудно восстановить или заново создать государственную власть, однажды потрясённую или попавшую в руки безответственных честолюбцев.

Лев Александрович полностью раскаялся в своей активной революционной деятельности, просил простить его и разрешить возврат в Отечество. В своём прошении он достойно оговорил, что никогда не будет участвовать в каких-либо практических акциях против своих вчерашних соратников-революционеров, но будет искренне и честно служить сегодняшней монархической России.

Прощение он получил в тот же год. А возвратившись на родину, он стал одним из ведущих публицистов монархического лагеря и редактором «Московских ведомостей».

На этом примере хорошо видно, что император готов был сотрудничать даже с таким человеком как Тихомиров, который являлся одним из создателей «Народной воли» и одним из её признанных вожаков. (Представим, что могло бы ожидать такого «возвращенца», например, при И. В. Сталине, скорее всего либо достаточно быстрый расстрел – либо столь же скорая Колыма, примеров тому было множество…)

Но многие ли из народников одумались и пришли к мирному сотрудничеству, или хотя бы к мирной жизни в Отечестве? Увы, совсем не многие… А в таких условиях даже само существование императора долгое время находилось бы под угрозой. Его соратники старались обеспечить ему постоянную охрану, с которой он постепенно смирился и, по воспоминаниям близких, стал воспринимать её «как неизбежное зло». Но это «неизбежное зло» было достаточно малопрофессиональным и даже численно совсем небольшим, так, его секретная служба составляла всего двадцать восемь человек. Старших секретных агентов имелось только трое, а младших – семеро.

А, когда в стране стало потише, император велел и это число охраны убавить. И очень ругал её начальника (вплоть до письменных выговоров) за то, что охрана везде желает следовать за ним. Царь считал такую меру «глупой» и «не приличной» и вскоре повелел «Следовать за собою положительно запрещаю». Его очень тяготила и угнетала необходимость иметь меры строгой предосторожности. Начальники охраны это сознавали и пытались разработать систему защиты Государя более аккуратную и малозаметную и для него, и для посторонних. Император ознакомился с их проектом и невесело посмеялся: «Всё это весьма разумно, но где найти людей, способных на такую службу?»

…В данном случае речь шла о службе весьма конкретной – а именно о разумно и цивилизованно охранительной. Но думается, что в тогдашних российских жизненных условиях было нелегко подобрать людей для очень многих важных государственных служб и дел. Ведь страна находилась на роковом пересечении решения неотложных задач своего развития и крайней затрудненности в их скором решении. В своё время Ф. Энгельс назвал такое положение «трагической коллизией, порождаемой противоречием между исторически необходимыми требованиями и практической невозможностью их осуществления».

И трагизм этой коллизии очень многим в стране остался непонятным. Непонятна была невозможность скорых (обвальных) реформ. Непонятна была опасность, идущая от «перестроечной» спешки. Непонятна была и драматическая разобщённость интеллигентной части населения. И радикалы обеих мастей не могли осознать, что в период реформ крайне опасно взволновать, приводить в движение многомиллионную массу простого люда.

Об этой грозной опасности аккуратно, но решительно сказал В. Г. Белинский: «…ты можешь знать, что не должен знать мужик, потому что эта мысль может сделать тебя лучше, но погубила бы мужика, который, естественно, понял бы её ложно…» Уважаемый читатель, разве не удивительно слышать это из уст «пламенного Виссариона», которого наше старшее поколение привыкло считать заведомым революционером и, безусловно, другом скорейшего и максимального прогресса? Но Виссарион Григорьевич Белинский вовсе и не был никаким революционером, он был принципиально строгим в оценке российской действительности, в оценке желаний и возможностей к её улучшению. И в этих оценках он нередко оказывался вполне единомысленным сторонником твёрдости и порядка со сторонниками ясной определенности, лучшим выразителем которых был император Александр III.

Люди такого склада, как император Александр III, обладают способностью излучать уверенность в себе и умением приказывать. Таким людям, обычно, суждено стать истинными народоводителями и заслуженно обладать подлинной харизматичностью. Весьма хорошо о них сказал Кнут Гамсун: «Человека, который может приказывать, слушаются с восторгом. С восторгом слушались, например, Наполеона. Слушаться – наслаждение! И у русского народа это ещё осталось…!»

Да, норвежский классик в России ещё застал время нерасшатанного послушания и почти неколебимого авторитета верховной Власти. И такая Власть могла в стране установить порядок и уверенно вести национальную мировую политику. Какой эта политика была при Александре III?

Европейская политика (Россия и Запад)

…Когда я горестно листаю

Российской летопись земли,

Я тех царей благословляю,

При ком войны мы не вели.

При ком границ не раздвигали,

При ком столиц не воздвигали,

Не усмиряли мятежей,

Рождались, жили, умирали

В глухом углу, в семье своей.

Мне стали по сердцу те поры,

Мне те минуты дороги,

Те годы жизни, о которых,

Ища великого, историк

Небрежно пишет две строки

Александр Солженицын

…Масштабы российской политики издавна имели отнюдь не региональный, а поистине межконтинентальный характер. Её государственные интересы были в равной мере великими как в Европе, так и в Азии. И основные векторы политических действий имели свою весьма значительную направленность на Юг, Восток и Запад. И если во времена Александра III восточное направление ещё не представлялось исключительно важным, то южное и западное всегда имели первостепенное значение. А на самом первом месте не могло ни быть дел европейских, эта политика всегда оставалась самой главной. Как её понимал и осуществлял император Александр III?

Нередко можно слышать мнение, что у больших политиков уже в молодые годы весьма заметно складываются некие политические симпатии и намечаются ориентиры будущих правительных дел. Может быть… И если посмотреть на молодые годы будущего императора с этой стороны, то ясно увидим, что Александру Александровичу была свойственна яркая германофобия. Более того, к любому немецкому началу он относился весьма холодно и даже с немалым отчуждением. И даже в русской Прибалтике он был весьма холоден с тамошним немецким дворянством и недостаточно внимателен к нему.

В молодости Александр Александрович в великосветском общении нередко проявлял несдержанность и излишнюю откровенность. Так, во время обострения отношений между Францией и Германией, он не скрывал горячих симпатий к французам, и в свете стали хорошо известны его слова: «Эти поганые немцы… Я