Книга Записки народного судьи Семена Бузыкина (Повести и рассказы) - Виктор Александрович Курочкин

девчата давились от смеха.

Тогда опять встал Филимон Петрович:

— Товарищи, мне ясно, что вы затрудняетесь подобрать бригадира. А я вижу его. Я бы вот кого рекомендовал, — и Стульчиков ткнул пальцем в сторону Филиппа, — вот он!..

— Он у нас пастух, — возразил председатель колхоза. — Не справится он…

— Нельзя Филиппа. Такого пастуха упускать? Кому скот оставить? — загудело собрание. — Ремнев — хороший бригадир…

— Пастух! — воскликнул Филимон Петрович. — Что такое пастух? Это фигура, это своего рода тоже организатор. Нам нужно смело выдвигать способных людей на ответственные посты. Вы слышали, как он сказал? Отогреть землю! Просто и умно. Вы здесь сто человек с председателем не додумались, а он, пастух, додумался.

Выборы прошли гладко. Поднял руку один председатель колхоза, хотя трудно было понять: хотел ли он голосовать или только почесал затылок. Остальные не голосовали. Зато в протоколе записано было: «Против и воздержавшихся нет…»

А бородатый колхозник Максим Хмелев, уходя, буркнул:

— По нашему председателю — хоть черного борова бригадиром ставь, раз начальство велит. Вот поглядим…

Филипп ничего не понимал и беспокойно оглядывался. Выступление Стульчикова оглушило его, лишило языка.

Придя домой, Филипп с маху швырнул полушубок на лавку.

— Ты чего развоевался? — спросила Авдотья.

— Чего! На-ка вот, понюхай, чем пахнет, — и он сунул под нос Авдотье кукиш. — На-кось возьми меня. Кто я теперь?

— Кто ж ты? — изумилась Авдотья.

— Бригадир!

— Бри-га-дир?!

— Ну, что уставилась? — вспыхнул Филипп. — Миром выбран. Сам Стульчиков рекомендовал. — И он повел перед глазами Авдотьи заскорузлым пальцем. — Сидишь тут, горшки считаешь.

Рано утром к Егоровым заявился Ремнев. Филипп только что встал и, свесив с печки босые ноги, жадно тянул из кувшина квас.

— Ты чего так рано, Антон, аль дела какие? На-ка вот, прохладись, — и он протянул Ремневу кувшин.

Ремнев, прикончив кувшин, крякнул, вытер рукавицей губы и сказал:

— Иди, принимай хозяйство.

— Чего, какое хозяйство? — замигал Филипп.

— Бригаду.

— Бригаду? Постой, постой, — Филипп потер лоб, подергал бороду, — так это что ж, Антон, меня и взаправду бригадиром назначили… — и Филипп вспомнил о вчерашнем собрании, вспомнил и ахнул.

По дороге в правление он решил отказаться от бригадирства наотрез.

— Вот и новый бригадир, — приветствовал Филиппа председатель колхоза.

Филипп снял шапку, помял ее и кашлянул в кулак.

— Так что ж это, Илья Фомич, как же так?

— Так-то, брат, — вздохнул председатель, — принимай бригаду.

— Уволь, Илья Фомич, малограмотный я. Скотину пасти — вот это дело я понимаю.

— Не могу, Филипп, не могу. Так уж получилось…

— Нет уж, уволь, Илья Фомич, не совладать мне.

— Ничего, ничего, привыкай командовать, а мы поможем. Теперь слушай, какие работы твоей бригаде предстоят.

«Не иначе как божье наказанье», — решил Филипп и пошел принимать дела…

Когда прием подходил к концу и оставалось только разобраться с конской упряжью, приехал Стульчиков. Филимон Петрович шумно поздоровался, назвал Филиппа молодчиной. Но бригадиру от этого не стало легче. Он отозвал Стульчикова в сторону и, глядя под ноги, сказал тихо:

— Эх, Филимон Петрович, не дело, право слово, не дело. Не совладать мне…

— Ничего, ничего, товарищ Егоров… Поможем. А ты газеты читай. Мы обязаны растить людей, смело выдвигать. Трудно будет — звони ко мне. В обиду я тебя не дам, — заверил Филиппа председатель исполкома.

Эту ночь Филипп не спал. Он кряхтел, ворочался с боку на бок, поминутно вставал, курил. Авдотья тоже не спала. Она то вспоминала господа, то шептала: «С ума сошел на старости лет, совсем ополоумел».

…Прошел месяц. Филипп похудел, почернел и все чаще жаловался на слабость. Глядя на него, Авдотья тоже хирела. Частенько, облокотясь на сухонький кулачок, она с тоской смотрела на Филиппа, пока он, обжигаясь, торопливо ел.

— Замучился ты, Филиппушка… Плюнь ты на это бригадирство. Ничего тебе не будет.

— Нельзя, Авдотья, хозяйство бросить… Спросят с меня, — возражал Филипп и, отложив ложку, вздыхал: — Что-то долго Филимона Петровича не видно. А как приедет, так и скажу: «Делай, ты со мной, товарищ Стульчиков, что хоть, а я больше не могу…»

Но Филимон Петрович не приезжал. Он в это время отдыхал на курорте, не то в Кисловодске, не то в Крыму. Икалось ли ему там — трудно сказать, только Филипп вспоминал о нем каждый день. Встав чуть свет, он бежал в избы — давать наряд. Входил в дом, старательно обмахивал веником сапоги и, кашлянув в рукав, говорил:

— Степан, надо бы сегодня навозцу повозить.

А Степан отказывался:

— Не могу, товарищ бригадир, в город собираюсь — овцу продать, ребятишкам одежонку купить.

И Филипп соглашался со Степаном, что без одежонки ребятишкам холодно. В другом доме колхозница упрашивала бригадира оставить ее дома — белье постирать; в третьем — охали, жалуясь на боль в пояснице…

Потом Филипп шел в кладовую и принимался сортировать зерно. Заработавшись, он забывал о том, что надо бежать, просить, назначать и спорить.

В помощь Егорову председатель колхоза назначил Ремнева, надеясь, что он постепенно заменит Филиппа. Но нелегко было теперь и Ремневу. Ему частенько приходилось слышать: «Мы на таких начальников-мочальников начхали. Назначили нам бригадира — и ладно».

На совещаниях и в правлении председатель колхоза старался не упоминать Филиппа или делал это так:

— Что-то в последнее время вторая бригада начинает сдавать.

Филипп медленно вставал со скамьи и мял шапку.

— Не слушает меня народ…

— А ты построже будь. Ты не сам разрывайся, а их заставляй. Руководи.

— Не получается у меня, — разводил руками Филипп, — совсем народ не слушается.

Как-то председатель напомнил Филиппу о парниках. И Филипп взялся за парники. Взялся с жаром, не жалея ни сил, ни времени. Он сам рубил лес, надрываясь таскал бревна по глубокому снегу — к дороге. Нередко за полночь запоздалый ковшовец слышал на улице фырканье лошади, скрип снега под бревнами и хрипловатый голос Филиппа:

— Эй, милая, давай, давай.

Председатель подумал, прикинул что-то и направил в бригаду Филиппа всех колхозных плотников.

Радостное и вместе с тем тревожное чувство испытывал теперь Филипп. Работы на парниках подвигались ходко — это его радовало. Начиналась оттепель, с крыш сочилась капель — и это его радовало. Но какое-то непонятное сомнение тревожило бригадира.

Наступил день, когда все было готово. Снег сгребли в огромные сугробы, на очищенной земле сложили березовые дрова.

— Завтра начнем отогревать, — говорил Филипп и улыбался, может быть, впервые с тех пор, как стал бригадиром. Он еще раз обошел подготовленные срубы и, присев на березовую чурку, вынул кисет с махоркой и взглянул на небо…

Уже вечерело. На западе быстро росла зеленоватая щель, расширялась, раздвигала тучу. Над самым горизонтом