Книга Саморазвитие по Толстому - Вив Гроскоп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В возрасте шестнадцати лет Достоевского отправили учиться в Главное инженерное училище, военное учебное заведение. Этот опыт, по мнению писателя, испортил ему жизнь. За «недостаточное прилежание» он был оставлен на второй год, что подогрело его паранойю и навязчивые мысли о том, что он обречен на более низкое по сравнению с другими положение. Это все больше стало выражаться в своего рода ксенофобии. Не достигнув и двадцатилетнего возраста, Достоевский уже выражал «сильную и неконтролируемую неприязнь к нерусским вообще». Достоевский умолял своего приятеля «оставить всякую попытку к сближению его с иностранцами: “Чего доброго, женят меня еще на какой-нибудь француженке, и тогда придется проститься навсегда с русской литературой”» [80]. К счастью для всех француженок мира, Достоевский был известен тем, что с ним случался обморок или припадок всякий раз, когда он встречал красивую женщину, так что риск стать жертвой его «чар» сводился к нулю.
Между тем Достоевский убедил себя в том, что будет профессиональным писателем. Его первый роман, «Бедные люди», имел мгновенный успех, открыв перед ним двери в петербургские литературные круги, где его приветствовали как «нового Гоголя». Это, однако, стало для Достоевского отравленной чашей: довольный поначалу вниманием к своей персоне, он вскоре начал ссориться с любым, кто в чем-то ему перечил, — то есть примерно со всеми. Его следующим романом был «Двойник». Это удивительная книга о чиновнике по фамилии Голядкин, случайно встречающемся со своим двойником. Сначала они поддерживают дружеские отношения, но вскоре двойник начинает отнимать у Голядкина его жизнь. Очевидно, что в романе описан распад личности. «Двойник» вызвал разные реакции. Вообще, чем больше известности приобретали произведения Достоевского, тем больше он становился предметом насмешек, в частности, со стороны Тургенева, что в конечном счете привело к их стычке за рубежом.
Появляются грубоватые эпиграммы с намеками на то, что Достоевский страшно завидует Гоголю. У писателя быстро складывается репутация эксцентричного персонажа, известного своими тиками: он дергает и закручивает бороду, закусывает усы и сквернословит. Ведутся ученые беседы о том, что это — эпилепсия, синдром Туретта или пляска святого Витта, а много лет спустя сам Фрейд написал о нем целое психологическое исследование. Достоевский явно страдал эпилепсией и писал брату о своих «самых разных припадках». Фрейд считал, что все это было у Достоевского в голове — как реакция на смерть отца.
Мне нравится мрачный тон и черный юмор в романах Достоевского, но их почти физически больно читать, если ты знаешь хоть что-то о жизни автора. Хотя они не автобиографичны, душевные муки писателя видны в каждом персонаже. Я не могу даже представить себе все те страдания, которые ему пришлось перенести за свою странную жизнь. Вскоре после приобретения писательской известности Достоевского арестовали за участие в политическом заговоре. В возрасте двадцати восьми лет он пережил инсценировку расстрела, где каждый из осужденных стоял перед взводом солдат в белом балахоне с длинными рукавами и колпаком на голове. Хуже того, человек, зачитывавший смертный приговор, заикался. В последнюю минуту вмешался царь, и приговор был заменен на четырехлетнюю сибирскую каторгу. Не забывайте, что все это происходит с человеком, страдающим тяжелой формой эпилепсии и, возможно, психически нестабильным — или как минимум крайне чувствительным и ранимым [81].
Через Раскольникова Достоевский хотел показать, что Россия больна и что ей нужно вернуться к своим корням. Его ранние высказывания о своей стране готовят нас к тому, что последует позже. Проведя четыре года на каторге в Сибири и отслужив довольно длительное время в армии (которую он ненавидел), он женился на раздражительной женщине, которая с трудом мирилась с его приступами эпилепсии. Позже он писал о ней: «Мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру)» [82].
Это, конечно, вряд ли способствовало улучшению его настроения. А ведь Достоевский уже тогда был рассерженным молодым человеком. Вскоре после переезда в Санкт-Петербург он стал писать статьи для журнала, который издавал вместе со своим братом. И по тону, и по содержанию эти статьи были ультранационалистическими. Русские никогда не обижаются, как другие народы, — писал он. Русские говорят на всех языках. И они никогда не хвастаются, — добавлял Достоевский. (Я могу авторитетно заявить, что ни одно из этих утверждений не является правдивым по отношению к русским — как, впрочем, и к людям любой другой национальности. Возможно, они правдивы по отношению к каким-нибудь существам из «Стар Трека». Но фраза «никогда не обижаются» особенно несправедлива к русским. Если мой опыт научил меня хоть чему-нибудь, так это тому, что русские обожают обижаться. Но Достоевского, наверное, следует похвалить за патриотизм.) В этих отчаянных протестах Достоевского есть что-то очень грустное: они напоминают мне мое упорное стремление читать стихи как Ахматова и отказаться от использования английского на протяжении нескольких месяцев, чтобы почувствовать себя «настоящей русской». Такие вещи всегда показывают человека, отказывающегося заняться своим внутренним конфликтом. В жилах Достоевского текла татарская, литовская, белорусская и польская кровь, но он считал себя «самым русским из русских». Понимаете теперь, что я имела в виду, говоря о находящихся во власти самообмана клоунах, которые не желают быть тем, чем являются?
Во всех биографиях Достоевского встречаются эпизоды, заставляющие тебя думать: «Ох, Федя, что же ты опять натворил?» Этот человек написал роман под названием «Идиот» — и постоянно, хотя и ненамеренно, совершал идиотские поступки себе во вред. Да, он любил Россию, но любовь эта не распространялась на русских, попадавшихся на его пути в Западной Европе. Встретив Герцена, он написал другу: «С нашими умниками противно и встретиться. О бедные, о ничтожные, о дрянь, распухшая от самолюбия, о говно!» [83] В Лондоне джин, копоть и проститутки вызывают у него омерзение. Особенно он возненавидел Хрустальный дворец. В отвращении он сбегает в Париж, который, впрочем, ненавидит еще больше: «Французы, ей-богу, такой народ, от которого тошнит» [84].