Книга Сад изящных слов - Макото Синкай

— Я бесконечно виноват перед вами, её родителями. Но у нас с ней всё было всерьёз. А заболевание Юкари-сан... По-моему, оно вызвано ещё и тем, что произошло в школе.

— Заболевание? Вы хотите сказать, что Юкари больна?

— То есть вы, учитель, тайком встречались с коллегой? А вам не кажется, что долг мужчины — защищать свою возлюбленную?

— Это что же, она заболела, и вы её бросили?

— Ито-сэнсэй, вам больше никто не поверит!

Честно говоря, настоящий кошмар.

Я помотал головой, вдавил окурок в пепельницу и зашагал в сторону стоянки для учителей. Уже приготовившись надеть интегральный мотошлем[54], я вспомнил, что намеревался сегодня выпить. Придётся оставить мотоцикл у школы. Я вышел за ворота и направился к станции метро. Вокруг меня уже не сновали ученики, но безмолвно шествующие к станции люди, возвращавшиеся домой, и обволакивающая влага сезона дождей, наполнявшая воздух, вызывали лишь омерзение.

Во вновь набранном классе, руководителем которого я стал в апреле, Такао Акидзуки ничем особенным не выделялся. Совершенно обычный пятнадцатилетний подросток, если вычесть привычку опаздывать на утренние занятия и то, что после развода родителей он остался жить с матерью. Оценки — выше среднего, школьная форма не затасканная, одноклассников не сторонится. Ни в какие секции он вроде бы не записывался. Такие любители поскорее уйти домой нередко влипают в неприятности, но из-за семейных обстоятельств Акидзуки, должно быть, пропадал на подработках. На уроках физкультуры к его готовности играть в команде также замечаний не было, учителя по другим предметам говорили разное: то он слушает, то спит, но, чтобы он болтал во время занятий, не мог припомнить никто. По общему впечатлению — не самый сильный ученик. Я бы не стал брать его на заметку, и опозданий, по большому счёту, за ним пока числилось не настолько много, чтобы устраивать разнос, но, как мне показалось, спокойствия ради строгое внушение лишним не будет, поэтому сегодня я его и вызвал.

Отсюда моё недоумение, почему именно он появился во сне о Юкари. Она не преподавала в моём классе, и потому с Акидзуки её ничего не связывало.

Когда на станции Синдзюку я пересаживался на линию Собу, снова начался дождь. Оконное стекло моментально залепило каплями. Отрешённо рассматривая, как в них вселяются уличные огни, я осознал, в чём дело. Акидзуки и Юкари были чем-то похожи. Они не смешивались с окружением, как масло не смешивается с водой. Не в том смысле, что их поведение чем-то бросалось в глаза. У них были друзья, они умели смеяться, не нарушали неписаных норм. Но если приглядеться, понять можно. Наблюдая за несколькими сотнями школьников в год, ты учишься распознавать такой типаж. И у Юкари, и у Акидзуки где-то внутри существовало особое, тайное личное пространство, не предназначенное для чужаков. У одних там хранится нечто ценное, у других — никому не нужный хлам. Что у этих двоих — я не знал, и меня это не касалось. Но в любом случае они определённо отличались от своего окружения.

Поэтому я, по правде сказать, не понимал, как вести себя с Акидзуки. Сегодня я вновь в этом удостоверился. И ровно по той же причине я был когда-то безнадёжно очарован Юкари.

«Не потому ли они появились в моём сне вместе?» — думал я, пребывая в беспросветно-пасмурном настроении и разглядывая дождь.

— Соитиро, ты с каждой нашей встречей выглядишь всё неприветливей.

Мы только что чокнулись банками пива, и эти слова, к моему удивлению, меня не столько рассердили, сколько немного обидели.

— Ты и без того большой и страшный. Ученики, наверное, от тебя убегают.

Я глотнул пива, подумал, как бы мне ответить, потом сказал:

— Нацуми, ты с каждой нашей встречей всё неприветливей разговариваешь.

Пропустив мимо ушей мой тщательно подготовленный ответный выпад, она уставилась поверх банки прямо на меня:

— Тяжело на работе, да? Уж такие существа эти старшеклассники, слово скажешь — сразу на дыбы. Не стоят они того, чтобы к ним относились с душой.

Не зная, что сказать на такое откровенное проявление заботы, я отправил в рот кусок жаренной во фритюре курицы и пробурчал в ответ что-то неопределённое. Нацуми, придерживая одной рукой свои длинные, по грудь, чёрные волосы, нагнулась над столом и стала раскладывать по тарелкам салат с медузой, лежавший в пластиковом контейнере. Её белый хлопковый пуловер мягко очерчивал округлость груди, и после нескольких беглых взглядов я почувствовал себя неловко, посмотрел в потолок, а затем, притворившись, что разминаю шею, обвёл глазами комнату. Здесь я был впервые, но эта квартира во многом походила на предыдущую, какой я её помнил, и по планировке, и по атмосфере. Гостиная площадью в шесть с половиной квадратных метров, пусть и заставленная вещами, не выглядела захламлённой. Беспорядок в комнате как раз и придавал ей уют, и такое же впечатление производила сама хозяйка. Вдоль стен стояли несколько стеллажей, вперемешку набитых карманными книжками, внушительными томами в твёрдой обложке, компакт-дисками, парфюмерией, шляпками, музыкальными инструментами и многим другим. Треть из этого я раньше видел, остальные две трети — нет. Среди последних попадалось и то, что, как мне всегда казалось, её не интересует: к примеру, видеоигры, манга-журналы для молодых мужчин и бутылки с рисовой водкой.

«В её жизни тоже много чего случилось», — с едва заметной ревностью подумал я. Вот что значит — семь лет прошло. Размышляя над этим, я отхлебнул пива, словно бы ставшего более горьким на вкус.

С Нацуми я познакомился на прошлой работе, в компании по торговле недвижимостью, и мы с ней встречались около двух лет.

Я давно мечтал преподавать физкультуру, а работа по другому профилю понадобилась лишь до поры, пока я не сдам квалификационный экзамен на учителя в Токио. Мне ни разу не удалось выполнить по-идиотски завышенные нормы продаж, но я оставался крепок душой и телом и продержался до конца, потому что, как я считаю, у меня была цель — стать учителем. На самом деле в то время продажи квартир встали напрочь.

— Дармоеды никчёмные! Не можете продать другим — покупайте сами, бездари! — каждый день шпынял нас начальник, и мои сослуживцы, сломавшись морально и физически, увольнялись один за другим.

В то же время Нацуми, чьи результаты, как и у меня, стремились к нулю, нисколько из-за этого не переживала и всегда улыбалась. Более того, её улыбка не предназначалась окружающим, а просто показывала, что у неё отличное настроение. Человек она была закрытый и несколько не от мира сего, но при убийственных порядках, царивших в нашей конторе, улыбка Нацуми казалась мне родником с чистой водой посреди пустыни. Жалуясь за выпивкой на тяжёлую трудовую жизнь, мы постепенно сдружились и вдруг обнаружили, что всерьёз встречаемся, хотя никто из нас так и не признался другому в своих чувствах. Мы оба предпочитали активный отдых на природе и в выходные выбирались на прогулки, в походы или поездки, стряхивая с себя накопившийся абсурд будних дней. Нам недавно исполнилось двадцать, от женитьбы, семьи, старости и болезней нас пока отделяли многие годы, мы жили настоящим и не стесняли себя различными обязательствами. Оглядываясь назад, я, пожалуй, могу назвать то время счастливым. Через три года я сдал квалификационный экзамен, почти одновременно Нацуми решила поехать учиться на Кубу (ей было всё равно куда, а там оказалось дешевле всего), и мы без каких-либо ссор, будто следуя естественному ходу вещей, расстались. Надежда, которую каждый из нас возлагал на новое место в жизни, оказалась гораздо сильнее чувства одиночества.