Книга Отрезанный - Михаэль Тсокос

В это время какой-то автолюбитель при помощи горячей воды в отчаянии пытался отогреть замерзшую систему омывателя ветрового стекла. К лобовому же стеклу машины фон Аппена не прилипло ни единой снежинки – на время их короткого отдыха он оставил систему обогрева при неработающем двигателе включенной.

– Вы все еще зарегистрированы в Сети, – через некоторое время с укором проговорила Бабетта. – Что я должна посмотреть?

– Меня интересует некая Фредерика Тевен. Гляньте, есть ли какие-нибудь сведения об этой женщине в моих файлах?

Сразу после того, как Мюллер довольно-таки громко произнес вышеназванное имя, Херцфельд почувствовал, как екнуло у него в груди.

«Тевен, Тевен… Фамилия мне определенно знакома. Я либо где-то видел ее, либо слышал», – подумал тогда Пауль.

Однако, сколько ни старался, вспомнить что-либо конкретное он так и не смог.

– Посмотрите в моем календаре. У меня назначена встреча, но вот на какой предмет, совершенно не помню, – солгал Херцфельд.

– А как пишется ее фамилия?

– Через буквы «в» и «е». Посмотрите во всех рубриках. Это может быть пациентка, коллега, представитель правоохранительных органов или вовсе случайная знакомая.

– Что с вами, профессор? Обычно вы не так забывчивы. Вам, видимо, совсем плохо. Наверное, мне все же стоит приготовить вам горячего чаю и сделать компресс.

В этот момент Херцфельд почувствовал, как от резкого набора скорости его буквально вдавило в сиденье. Ему только и оставалось, что надеяться, что Бабетта не расслышит рев двигателя «порше» и не удивится этому обстоятельству. Тем временем машина, словно ракета, мчалась по второстепенной дороге к выезду на автостраду.

– Просто задайте поиск, так вы мне здорово поможете.

– Если пометить для поиска весь ваш архив, то это может занять несколько минут.

– Позвоните мне, когда закончите с поиском, хорошо?

С этими словами профессор отключился и хотел уже попросить Ингольфа увеличить скорость работы «дворников», чтобы не создавать предпосылок для несчастного случая, как вдруг вновь раздался телефонный звонок. Поначалу он подумал было, что просто произошел скачок громкости работавшего радио, но потом различил вступительные фанфары Первого концерта для фортепиано с оркестром Чайковского, служившие сигналом вызова на мобильнике фон Аппена.

Практикант закатил глаза и большим пальцем правой руки нажал на кнопку на руле, включив громкую связь.

– Слушаю, папа! – воскликнул Ингольф.

– Добрый день, сын мой!

«Сын мой? – удивился Херцфельд подобному обращению. – Боже, сенатор по внутренним делам и с домашними разговаривает так же напыщенно, как и во время выступлений по телевидению».

Ингольф бросил на профессора извиняющийся взгляд и проговорил:

– Пока все плохо, я сейчас в пути и не…

– Вечно у тебя все плохо, – грубо перебил его отец.

На миг в телефоне повисло тяжелое молчание, но потом сенатор сменил гнев на милость. Уже более дружелюбным тоном он произнес:

– У меня только что состоялся продолжительный разговор с Джо Харпером из Нью-Йорка.

– И что?

– Он сообщил мне, что деньги пока не отправил.

– Конечно, ведь мы тоже пока не пришли к единому мнению, папа.

Ингольф покопался во внутреннем кармане пиджака и вытащил пачку жевательной резинки. В этот момент Херцфельд заметил на практиканте сшитую на заказ дорогую рубашку с золотыми запонками и поневоле задался вопросом:

была ли она надета на фон Аппене-младшем под халатом, когда он вошел в секционный зал? Видимо, в парадном облачении Ингольф ходил даже в университет. Придя к такому выводу, Пауль удивился непостижимости образа мышления людей, способных в самый неподходящий момент обращать внимание на второстепенные детали.

– Сынок, я думал, мы все уладили. – В голосе сенатора вновь зазвучали металлические ноты.

К удивлению Херцфельда, Ингольф, по-видимому, радовался начавшейся полемике. Все внимание практиканта оказалось направленным именно на этот разговор, и он даже вытянулся на водительском сиденье.

– Итак, ты усилишь полицейское присутствие на станциях метро? – спросил Ингольф отца.

В ответ фон Аппен-старший тяжело вздохнул:

– Казна Берлина пуста. Как мне это профинансировать?

– Дай немного подумать.

С этими словами Ингольф принялся выбивать пальцами дробь на руле. Он наморщил лоб, а потом произнес:

– Мне пришла в голову одна мысль. Знаешь, есть такое волшебное слово, и звучит оно так: «Экономия».

– Сынок, ты в этом ничего не понимаешь.

– Так уж и не понимаю? Я скажу тебе, чего действительно не понимаю. Вчера мне бросился в глаза рекламный баннер берлинского водоканала.

– И что?

– А то, что это является рекламой монополиста, что само по себе абсурдно. У меня все равно нет выбора, от кого будет поступать вода в мой кран. По моим скромным подсчетам, столь бессмысленная рекламная кампания обошлась налогоплательщикам как минимум в один миллион евро.

– Может быть, но мне требуется около тридцати пяти миллионов только для увеличения полицейского присутствия на улицах. И это ежегодно!

Голос сенатора зазвучал как во время дебатов на ток-шоу.

– Случай с баннером – это только пример, папа. Ты же сенатор, будь креативным, иначе…

– Ты что, мне угрожаешь?

– Нет, только предупреждаю. Как юристу тебе должна быть понятна разница между угрозой и предупреждением.

В разговоре между отцом и сыном возникла пауза, а Херцфельд, пытаясь понять услышанное, внимательно посмотрел на Ингольфа. Однако никаких изменений в облике практиканта он не обнаружил – перед ним сидел все тот же нахальный, можно даже сказать, наглый и очень молодо выглядевший человек. Только этот облик никак не соответствовал произнесенным им словам. А сказал он следующее:

– Ты свободный человек, папа, и у тебя есть выбор. Или ты хочешь, чтобы я щедро профинансировал твою предвыборную кампанию, или…

– Ну хорошо, когда я могу рассчитывать на твои деньги? – нетерпеливо перебил его сенатор, видимо поняв, что спорить с сыном бесполезно.

– Сразу после пресс-конференции, на которой ты объявишь о дополнительном наборе полицейских. Однако поторопись. Только вчера на станции метро «Лихтенберг» был избит еще один пассажир. Сейчас он в коме, – заявил Ингольф и с легкой улыбкой, как бы извиняясь за столь жесткий ответ, дал отбой связи.

После разговора эта улыбка продолжала играть на сложенных бантиком губах практиканта, делая его еще моложе. У Херцфельда же от удивления чуть не отвисла челюсть. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но промолчал.