Книга Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - Петр Романов

Победителем развернувшейся дискуссии следует признать Талейрана, отстоявшего интересы Бурбонов. Он убедил всех не столько в том, что возвращение Бурбонов – это хорошо, сколько в том, что остальные варианты хуже. Республиканская идея, как сочли многие, себя надолго скомпрометировала в глазах французов ужасами и хаосом революции. Нелогичным показалось большинству и менять одного солдата на другого, то есть Наполеона на Бернадота, – Францию готовили к длительному миру, а не к войне. Не вызвала (даже у присутствовавших на совещании австрийцев) поддержки и идея регентства. Все понимали, что за Марией Луизой и сыном может на деле стоять все тот же корсиканец.

«Все это интриги. Лишь старая династия Бурбонов – принцип», – заявил хитроумный Талейран. Большинство французов, уверял он, жаждет их возвращения на трон.

Последний аргумент Талейрана вызвал у многих участников совещания откровенный скепсис. И в первую очередь у Александра I, он напомнил о том, как мужественно умирали на поле боя за Наполеона молодые рекруты. Царь, как и его умная бабка, вообще не питал никаких иллюзий в отношении Бурбонов. Либеральные и прагматичные взгляды Екатерины II весьма отличались от замшелого консерватизма Бурбонов, не желавших приспосабливаться к изменяющемуся миру. Прекрасно помнил Александр I и уроки своего учителя-республиканца Лагарпа.

О том, что русский император не исключал восстановления в послевоенной Франции республики, свидетельствуют многие факты. Тайный посланник Талейрана к царю барон Витроль в своих воспоминаниях об исторической встрече с Александром с искренним ужасом пишет о том, что государь считал вполне приемлемым исходом войны республиканскую форму правления во Франции. «Вот до чего мы дожили, о боже!» – восклицает этот убежденный роялист.

Так что утверждения Талейрана о том, что роялистов во Франции поддерживает якобы большинство населения, царя, конечно, убедить не могли. Основываясь на здравом смысле, император мог согласиться лишь с тем, что Бурбоны в сложившейся ситуации – это, может быть, действительно наименьшее (либо неизбежное) зло.

Главным же для Александра I при принятии окончательного решения оказалось совсем другое. В речи Талейрана прозвучало ключевое для царя слово – «принцип». Это слово оказалось созвучно тем идеям относительно будущего устройства общеевропейского дома, что как раз формировались в голове Александра. Он был убежден, что стабильность в Европе способны гарантировать только определенные и признанные большинством европейских стран правила игры, то есть как раз «принципы». Какие это конкретно правила игры, царь еще не мог четко сформулировать, но само по себе умелое противопоставление Талейраном ненавистного для императора слова «интрига» и благородного слова «принцип» подействовало на Александра I магически – он дал согласие на возвращение Бурбонов.

Однако царь настоял на том, что необходимо соблюсти все приличия. «Не нам, чужеземцам, – заявил он Талейрану, – подобает провозглашать низложение Наполеона. Еще менее того мы можем призывать Бурбонов на престол Франции». Подумав минуту, Талейран обещал провести оба этих важнейших решения через Сенат, но лишь при условии, если союзники официально объявят, что они никогда не признают властелином Франции Бонапарта. «Только ввиду подобного заявления, – пояснил Талейран с иронией, – сенаторы найдут в себе смелость свободно высказать собственное мнение». Необходимую декларацию тут же составили. Александр искренне полагал, что будущее правительство должны избрать сами французы. На деле же получилось так, что от имени всех французов говорил один Талейран и именно его идеи скрепил своей подписью русский царь.

Царь же определил для Наполеона и место будущего жительства – остров Эльба. Единственный, кто возражал против этого пункта договоренности с Наполеоном, был Меттерних: он мудро предсказал, что в результате этого необдуманного шага Европе придется снова иметь дело с беспокойным корсиканцем. Знаменитые Сто дней полностью подтвердили правоту австрийца.

Пока же Наполеон, находясь в Фонтенбло, отчаянно сопротивляясь року, один за другим сдавал последние политические редуты. Императорская свита таяла на глазах. Вчерашние друзья один за другим, чаще всего даже не прощаясь, потихоньку уезжали в столицу, где в политических салонах уже начали лихорадочно делить будущие должности, чины и ордена. Сам Наполеон хотел идти на Париж, но его не поддержали маршалы и генералы, считавшие сопротивление бесполезным.

Проиграл Наполеон и на дипломатическом поле, пытаясь настоять, чтобы у власти после отречения остался его сын. Первоначальный текст отречения пришлось переписать. Первый вариант, подписанный 4 апреля 1814 года, гласил:

Союзные монархи объявили, что император Наполеон есть единственное препятствие к водворению мира в Европе; император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что готов сойти с трона, расстаться с Францией и даже с жизнью для блага отечества, неразлучного с правами его сына, с правами императрицы-регентши и с сохранением законов империи.

Последние условия союзников устроить, естественно, не могли. Корсиканец был вправе распорядиться своей жизнью, но не мог уже требовать престол для своего сына или сохранения законов наполеоновской империи. Новое и окончательное отречение начиналось так же, как и прежнее, а заканчивалось словами: «…Император, верный своей присяге, объявляет, что отказывается за себя и детей своих от тронов Франции и Италии…»

Это означало уже полную капитуляцию. Не удалась Наполеону даже попытка самоубийства, яд подействовал лишь отчасти, вызвав мучительную боль, но не смерть.

По дороге в ссылку Наполеон мог лично убедиться в том, как к нему относятся его бывшие подданные. Если поначалу карету встречали приветственные крики «Да здравствует император!», то затем, ближе к Лиону, он увидел угрюмые лица, а в Авиньоне услышал слова: «Долой тирана! Долой сволочь! Да здравствует король! Да здравствуют союзники, наши освободители!» В карету летели камни, а женщины рвались к бывшему императору с кулаками. Корсиканцу пришлось смириться, надеть английский мундир и шляпу с белой роялистской кокардой. Все стало напоминать уже не почетную ссылку, а настоящее бегство. Солдаты союзников, сопровождавшие карету, из почетного эскорта постепенно превратились в охрану, оберегавшую жизнь некогда всемогущего французского императора от разъяренной толпы.

Все треволнения закончились лишь на Эльбе, где Наполеона встретили не криками протеста, а музыкой. Пока он спускался на берег, два старых контрабаса и три скрипки наигрывали что-то веселое.

Дипломатическая интрига до и после «Ста дней»

Общепризнанно, что никогда ранее Европа не жила такой единой, хотя и беспокойной жизнью, как в первые пятнадцать лет XIX века. Наполеон заставил Европу принять как факт, что у нее общая судьба и общие проблемы, от которых не отгородишься ни водами Ла-Манша, ни русскими просторами, ни высокими Альпами. Европейские народы, объединяясь в коалиции, то волной накатывали на Москву, то двигались в обратном направлении на Париж. В наполеоновскую эпоху солдатские сапоги истоптали поля практически каждой европейской страны. Под натиском неприятеля пала не одна европейская столица: Вена, Берлин, Москва, Париж, Мадрид…