Книга Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - Петр Романов

По другой версии, идея направить войска к Парижу принадлежала корсиканцу Поццо ди Борго, старому врагу Наполеона и одному из приближенных русского императора. Послание Талейрана явилось лишь последним аргументом, убедившим Александра I. В любом случае решение оставалось за царем, и он его принял. Не без труда, но ему удалось убедить своих военачальников, а затем и союзников в необходимости стремительного броска на Париж.

Сам Наполеон, слишком поздно узнавший об этом неожиданном маневре, говорят, воскликнул: «Это превосходный шахматный ход. Никогда бы не поверил, что у союзников есть хоть один генерал, способный до этого додуматься!»

Штурм Парижа, обороной которого командовал маршал Мармон, начался 18 (30) марта и оказался непродолжительным, хотя и кровопролитным. С обеих сторон потери составили тысяч по девять человек, причем основной вклад в успех внесли русские. Они находились на острие атаки, а потому и потери среди союзников у русских были самыми большими – шесть из девяти тысяч.

Огромна заслуга Александра I и в том, что Париж не подвергся разгрому. Когда царю донесли, что армия намерена учинить в Париже погром, он немедленно направился к прусскому королю. Тот, в отличие от Александра, к тревожному известию отнесся хладнокровно, заметив, что это удобный случай отомстить за все несчастья, обрушившиеся на Россию и Пруссию по вине французов. Король не ручался за то, что может удержать прусских солдат, а потому предложил заняться наведением порядка, в том числе и в своей собственной армии, русскому царю.

Между тем дело действительно могло закончиться второй Варфоломеевской ночью. Огромная ненависть, накопившаяся к Наполеону и французам за многочисленные бесчинства, учиненные ими в Европе, могла, бесспорно, обернуться вендеттой на улицах Парижа. Тем более что подобные примеры в ходе военной кампании 1814 года уже были. Есть немало свидетельств о грабежах во французских поселениях, в которых особо отличились прусские солдаты и русские казаки. (В регулярной русской армии поддерживалась жесткая дисциплина, а потому она в этом безобразии не участвовала.)

Таким образом, царю предстояла далеко не простая задача – спасти французскую столицу. Для русского императора месть Наполеону заключалась как раз в этом – сделать все от него зависящее, чтобы Париж не постигла участь Москвы.

Александр I эту моральную битву выиграл блестяще. И дело, конечно, не только в том, что, в отличие от Наполеона, устроившего в православных соборах конюшни и приказавшего взорвать Кремль, царь не тронул собор Парижской Богоматери или Лувр. Русский государь покорил парижан своим благородством. Словом и рыцарским жестом Александр I добился от французов всего того, чего Наполеон не смог добиться от русских с помощью пушек.

Если корсиканец не дождался от москвичей даже скромной делегации испуганных горожан, то русский царь въехал во французскую столицу триумфатором на белом коне (неосмотрительно подаренном ему ранее Коленкуром) под восторженные крики парижан, осыпаемый цветами. Как заметил историк Адольф Тьер:

Никому он не хотел так нравиться, как этим французам, которые побеждали его столько раз, которых он победил наконец в свою очередь и одобрения которых он добивался с такой страстностью. Победить великодушием… вот к чему он стремился в эту минуту больше всего. Благородная слабость – если только это была слабость.

Во время триумфального въезда Александра I в Париж случился лишь один эпизод, на минуту омрачивший событие. В толпе рядом с триумфатором какой-то молодой человек вдруг поднял ружье, но его тут же схватили. «Он пьян», – закричали вокруг, и царь милостиво приказал его отпустить. Молодой человек тут же смешался с толпой и исчез. Чего он хотел на самом деле, так никто и не узнал.

Как свидетельствуют очевидцы, во все время своего пребывания в Париже Александр I находился в каком-то просветленном состоянии, много молился. Двадцать девятого марта (10 апреля), в день Светлого Христова Воскресения по православному календарю, в Париже на площади Согласия, как раз там, где казнили Людовика XVI, был воздвигнут алтарь и прошло грандиозное публичное богослужение. На прилегающих к площади Согласия улицах и бульварах столпилось 80 тысяч человек. Сам царь не раз вспоминал именно это событие, как лучшие мгновенья своей жизни. Он писал:

…при бесчисленных толпах парижан всех состояний и возрастов живая гекатомба наша вдруг огласилась громким и стройным русским пением… Торжественная была эта минута для моего сердца… Вот, думал я, по неисповедимой воле Провидения из холодной отчизны Севера привел я православное мое русское воинство для того, чтобы в земле иноплеменников, столь недавно еще нагло наступавших в Россию, в их знаменитой столице, на том самом месте, где пала царственная жертва от буйства народного, принести совокупную, очистительную и вместе торжественную молитву Господу… Духовное наше торжество в полноте достигло своей цели.

Впрочем, при всей торжественности момента царь вспоминал это вошедшее в мировую историю богослужение и не без юмора:

…было забавно видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга генералов французских теснилась возле русского креста и друг друга толкала, чтобы иметь возможность скорее к нему приложиться.

Александр I сполна рассчитался с Наполеоном за свои слезы под Аустерлицем и сожженную Москву. Моральная победа «скифов» над Европой была полной.

Царь определяет будущее Франции

Чем ближе был конец военной кампании 1814 года, тем чаще у союзников возникал вопрос о том, какой должна стать новая Франция. Позиция самого Александра I – а именно она являлась в тот момент решающей, учитывая авторитет «Агамемнона» и мощь его армии, расположившейся в центре Европы, – оставалась не вполне определенной.

Задумываясь о будущем не только Франции, но и в целом Европы и стремясь обеспечить на континенте прочный порядок и стабильность, царь четко представлял себе в своем проекте общеевропейской программы пока лишь только три первых пункта. Во-первых, в новой Франции не может быть места для воинственного корсиканца. Во-вторых, новую власть должны выбрать себе сами французы. И наконец, новая Франция не должна чувствовать себя ущемленной среди прочих европейских держав, чтобы в чьей-нибудь горячей французской голове через какое-то время не возникла мысль о реванше.

Если пункт первый союзники уже давно согласовали, а пункт третий, вызывавший, напротив, немало споров, можно было пока отложить в сторону, то вопрос о том, кто должен сесть на французский престол, приходилось решать как можно быстрее. В Париже действовало временное правительство, но Наполеон все еще не сложил с себя императорских полномочий и находился в Фонтенбло во главе 60 тысяч боеспособных войск. В политической и психологической схватке требовалось немедленно поставить точку.

Собрание в доме Талейрана, где союзники обсуждали вопрос о будущей власти во Франции, открыл Александр I, сразу же сформулировавший свою позицию. Он заявил, что Россия готова признать какое угодно правительство, лишь бы оно понравилось самим французам и гарантировало Европе прочный мир. Царь дал понять, что его устроят и шведский король Бернадот, доказавший свою преданность делу союзников, и трехлетний Наполеон II под регентством Марии Луизы, и республиканцы, если они все еще желанны во Франции, и Бурбоны, если французы готовы снова посадить их на трон. Более того, чтобы соблюсти все формальности, русский император даже предложил для начала обсудить вопрос о возможности сохранения трона за Бонапартом, однако все участники совещания в один голос эту идею отвергли.