Книга Про меня - Елена Колина

– Катька, Маруся, выйдите и ждите меня в коридоре… А хотите, идите домой. Идите, идите, девочки, погуляйте пока, давайте встретимся в Пассаже на нашем месте, – ласково сказала Вика. Выходя из кабинета, мы услышали – «читаю лекции в университете».

Мы с Катькой обошли весь Пассаж, рассмотрели все, что мы любим, – украшения, посуду, косметику, сувениры и обувь на первом этаже и поднялись на второй в отдел белья. Это и есть наше место, мы часто сюда ходим втроем.

Мы успели сложить в соседние кабинки по красивой воздушной кучке ночных рубашек, купальников, лифчиков и начали примерять, и тут появилась Вика, ворвалась в отдел как водная ракета, рассекая пространство, – бж-ж!

– Ну что… У меня совсем немного времени, ему шестьдесят четыре года! – закричала Вика. – Я имею в виду, что мы с ним через час встречаемся. Ему шестьдесят четыре года.

– О-о! Нет, не годится. Ему шестьдесят четыре года, а тебе шестьдесят три. Это же совершенно другое поколение, у него другие понятия обо всем, – сказала Катька из кабинки. – Ты можешь называть его «дядя Лева».

– Наврал, как все мужчины! Сказал, что не живет с семьей, а у самого большая разветвленная семья от трех браков, – рассказывала Вика, пытаясь проникнуть в Катькину кабинку. – Он не живет, но семья продолжает с ним жить. Не переставая звонил телефон – он постоянно кого-то лечит.

– Все что-нибудь для тебя делают, один Лев Борисович не может ничего для тебя сделать… – задумчиво сказала Катька, – кариес ты вылечила, его деньги тебе не нужны. В практическом смысле он для тебя совершенно бесполезен. Пусть просто украшает твою жизнь. Маруся, зайди, посмотри на меня.

Я зашла к Катьке, она стояла в цветастом кружевном пеньюаре, такая нежная и красивая, – одуванчик в пеньюаре. Какой смысл быть такой красивой, как Катька, если совсем этим не пользоваться? Я сказала – супер и пошла в свою кабинку.

– Чтобы просто украшать мою жизнь, он слишком стар… – проворчала Вика. – Послушай! Он может кое-что для меня сделать! Может обследовать тебя в клинике! Проверишь сердце, язык покажешь… Вот что значит связаться с пожилым человеком – начинаешь думать о здоровье! Расстанусь с ним, и все!.. Нет, правда, пойди, развлекись. Роман заведешь. Знаешь, как люди легко заводят романы в кабинете врача? С врачом.

– Маруся! – позвала Катька каким-то напряженным голосом. – Зайди.

– Лева вам понравится, он умный, ироничный. Надеюсь, он будет обращаться с нами, как будто мы его четвертая семья. Он уже назвал Марусю за глаза «внученька», это очень приятно, у Маруси еще никогда не было дедушки. А мы с тобой, Катька, будем называть его дядя Лева… Что тебе, застегнуть? Давай я, – предложила Вика.

– Нет, пусть Маруся, а ты лучше померяй какое-нибудь сексуальное белье, – предложила Катька.

Катька стояла в кабинке в том же цветастом пеньюаре в странно замершей позе. И лицо у нее было странное, недоверчивое, как будто она увидела перед собой что-то страшное и совершено нереальное, – чудовище из сказки.

– Ты что такая… – начала я и осеклась.

Катька прижала палец к губам – тише, Вика услышит.

Катька нашла у себя в груди шарик.

– А что это, шарик? А тебе не показалось? А что ты так испугалась? А ты уверена, что его раньше не было? – спросила я.

– Да, это совершенно посторонний шарик… Мне очень страшно, – почти обычным голосом сказала Катька. – Только не говори Вике. Она вызовет «скорую» прямо в кабинку. Сразу начнет что-нибудь решать. Потащит меня в клинику к дяде Леве. А у меня не кариес, а… я не знаю, что у меня.

Вика выбрала себе черную шелковую ночную рубашку. Сначала она не влезла в сорок шестой размер, потом в сорок восьмой, потом в пятидесятый… и все это время она громко рассуждала о том, что размеры в наше время очень увеличились, и по-настоящему у нее сорок четвертый. Хватала с вешалок еще какие-то рубашки и кричала, чтобы мы поторопились, – она сказала Льву Борисовичу, что сегодня у нее небольшая лекция, и ей уже пора.

– А он знает, что ты читаешь лекции в Пассаже? – сказала Катька, выходя из кабинки с ворохом цветных тряпочек в руках, – кем ты на этот раз представилась, критиком?

– Откуда ты знаешь? – удивилась Вика и с достоинством пояснила: – Для него я филолог и литературный критик.

Катька согнулась пополам от смеха.

– Викон, это гениальный ход – быть врачом для критика и критиком для врача. Смотри, не перепутай, кому говорить «я как врач», а кому – «я как филолог»…

Я незаметно прошептала Катьке:

– А ты пойдешь к врачу?

– Конечно, – независимо ответила Катька и серьезно добавила: – Не волнуйся. Что я, дурочка, не ходить к врачу? Вот, к Вике схожу.

Вика отправилась на свидание с Львом Борисовичем, а Катька проводила меня домой, чтобы еще немного поговорить. Мы говорили, какая Вика молодец, выполнила свой план по сексуальной жизни, мужскому плечу и трем любовникам.

Моя главная жизнь

Санечка разрешил мне пойти с Катькой на репетицию! Хоть я и ребенок режиссера, Вика не разрешала мне быть «театральным ребенком». Кричала:

– Не позволю, чтобы ребенок рос в театре! Накрашенный и в парике! Слушала, кто с кем спит!

Мы с Санечкой могли перехитрить ее, обмануть. Но Санечка и сам не хотел, чтобы я росла в театре, болталась по цехам, засыпала под столом в гримерной, накрашенная и в парике, слушала сплетни и нехорошо взрослела.

Санечка не может репетировать при мне, я ему мешаю. И я всего один раз была на Санечкиной репетиции. Тайком пробралась и была – одну минуту.

Он действительно был там совсем другой. Орал – где костюмер?!! А почему нет стула?!! Что вы играете?! Я вас спрашиваю, что вы играете?! И даже – я сейчас вас повешу или сам повешусь!!!

И тут меня заметили и сразу же выгнали. Санечка заметил меня и сначала от злости чуть не проткнул театральной саблей помрежа – целился в него, а попал в стену. Сабля сломалась пополам, а помреж даже не поморщился. А потом меня сразу выгнали.

Я и сама после этого больше не просилась на репетицию. Мне и самой было неловко, странно, ведь я никогда не видела его дома в таком бешенстве. Дома же Санечке нельзя сердиться. Орать «я сейчас вас повешу!» и протыкать нас саблей можно только Вике.

Я спросила Катьку, Катька спросила нового режиссера – можно ли мне. Режиссер сказал «можно» и спросил Санечку, можно ли мне. Санечка сказал: «Если она вам не помешает, можно». И МНЕ РАЗРЕШИЛИ!

Санечка сказал – будешь сидеть, как дохлая мышь, как будто тебя нет.

Перед репетицией я для храбрости выпила. Это первая репетиция, где я присутствую по-настоящему, тихонечко сижу на законных основаниях как дохлая мышь.

Для храбрости я выпила две чашки кофе в кафе у театра.

Я села в самый темный угол и замерла, как велел Санечка.