Книга Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

Васильковским лидерам, чтобы удержать полковника от исполнения его «намерений», пришлось даже прибегнуть к помощи Пестеля. «Просили меня Бестужев и Муравьев в разговоре с Тизенгаузеном прилагать много жару и говорить о начале действий в 1825 году… ибо по его характеру сие им нужно», – показывал Пестель.

После ареста в январе 1826 года Тизенгаузен понял, что главная его «вина» состояла не в участии в заговоре как таковом, а в попустительстве «преступным предприятиям» подпоручика Бестужева-Рюмина, благодаря которому тот имел прекрасную возможность путешествовать по делам общества по Украине, Польше и России. «Он был главным связующим звеном между заговорщиками», – утверждал начальник штаба 1-й армии барон К. Ф. Толь[218], и эти слова справедливы.

Кроме упоминавшихся выше Вильно, Киева и Житомира, Бестужев-Рюмин много раз бывал в Тульчине, Каменке и Линцах – месте квартирования штаба Вятского пехотного полка, которым командовал Пестель. В 1823 году он тайно совершил поездку в Москву для «склонения некоторых членов к содействию» в реализации «Бобруйского заговора», предусматривавшего военное восстание и «арестование» императора на летнем смотре под Бобруйском. Бывал Бестужев и в Хомутце – полтавском имении Муравьевых-Апостолов, и в Умани – месте службы князя Волконского. Известно, что в 1823–1825 годах он месяцами жил в Василькове у Сергея Муравьева.

Между тем дисциплина требовала нахождения всех офицеров при полку. В отношении же бывших семеновцев, сосланных на юг после «истории» 1820 года, лишенных права не только на отставку и отпуск, но даже на командировки, это правило должно было действовать и вовсе неукоснительно.

На следствии Тизенгаузен убедил себя в том, что виновником всех его бед был именно Бестужев-Рюмин, и пытался дать ответ (не только следствию, но прежде всего самому себе), как же он, немолодой полковник, поддался обаянию обер-офицера и не только не «отстал» от общества, но и постоянно нарушал воинскую дисциплину. Практически в каждом своем показании он сам, без давления Следственного комитета, возвращался к этой теме.

«Несмотря на либеральные идеи Бестужева, – пишет он в одном из таких показаний, – я всегда его считал за пустого и нимало не опасного для общества офицера. Суждения его мне всегда казались столь странными, что я часто над оными смеялся и принимал за бредни. Он никогда почти не выдерживал моего взгляда, и мне кажется, что он меня очень боялся; ибо почти всегда, когда я только начинал укорять его за бессмысленные его рассуждения и неосновательность оных ему доказывать, то он обыкновенно молчал, потупя взор вниз. Вижу, и ясно, что я в нем ошибался, и сильно ошибался! Кто в состоянии проникнуть все изгибы черной души?»

Это показание весьма примечательно. Если не принимать во внимание его эмоциональный тон, то надо признать, что Тизенгаузен довольно точно описывает характер своих отношений с Бестужевым-Рюминым. Действительно, скорее всего, начались эти отношения с насмешек старшего и опытного полковника над молодым прапорщиком.

Однако Тизенгаузен ошибался, и ошибался сильно, утверждая, что Бестужев его боялся. Его подчиненный был в тайном обществе на равных не только с полковниками, но и с генералом Волконским, к его мнению прислушивался Пестель, он вел сложнейшие переговоры с польским обществом и «славянами». По заговорщицкой «табели о рангах» Бестужев-Рюмин стоял на две ступени выше Тизенгаузена.

Видимо, Бестужев быстро нащупал «слабую струну» своего полкового командира: Тизенгаузен кичился перед ним опытностью, считал себя вправе поучать его, «укорять» за «бессмысленные рассуждения». Бестужев же не возражал, умело играя роль покорного слушателя – и взамен получал не только полную свободу передвижения, но и казенные подорожные: путешествовать иначе, «частным образом», бывший семеновец не мог.

Справедливости ради надо отметить, что в двадцатых числах ноября 1825 года Тизенгаузен арестовал подпоручика на десять дней. Причиной ареста послужила почти полуторамесячная отлучка Бестужева из полка (все это время он жил в Василькове у Муравьева). Правда, через несколько дней полковник выпустил подчиненного из-под ареста по уважительной причине: в Москве скончалась его мать и серьезно заболел отец.

Бестужев-Рюмин обещал Тизенгаузену поехать в Киев и оттуда подать корпусному командиру просьбу об отпуске. Но, как известно, вместо Киева он отправился в Васильков. Последовавшее через несколько дней восстание черниговцев заставило его оставить первоначальные намерения.

«Бестужев должен быть изверг, чудовище! – Как забыть так скоро кончину матери и просьбы умирающего отца? – Гнусное чудовище и тогда, если адская роль, чтобы только меня обмануть ложными письмами из Москвы, была его изобретения или выдумана его другом Муравьевым»[219], – сокрушался после ареста командир полтавцев.

* * *

Функции Сергея Муравьева в Южном обществе коренным образом отличались от тех, которые исполнял Бестужев-Рюмин. Муравьев не занимался «партийным строительством», он был лидером военным, разрабатывал конкретные планы вооруженного выступления. И здесь Бестужев-Рюмин действительно был в курсе всех его приготовлений и являлся его верным помощником. Но при этом в деле непосредственной подготовки военной революции он не был ни инициатором, ни главным исполнителем.

Между тем, как стратег и тактик Муравьев-Апостол был откровенно слаб.

«Масса ничто, она будет тем, чего захотят личности, которые все», – эта фраза Сергея Муравьева стала известна следствию из показаний Александр Поджио. Как и большинство декабристов, Муравьев-Апостол внимательно следил за ходом европейских событий. Особенно его волновали вести из Испании: 1 января 1820 года подполковник испанской армии Рафаэль Риего, командир армейского пехотного батальона, поднял вооруженное восстание в Андалузии. Воспользовавшись слабостью правительства короля Фердинанда VII и ропотом армии против власти, Риего провозгласил восстановление отмененной королем конституции 1812 года. Несколько раз Риего оказывался на грани полного разгрома. Но в его поддержку началось восстание в нескольких крупных городах, в том числе и в самом Мадриде, и перепуганный Фердинанд подписал манифест о созыве кортесов – испанского парламента и восстановлении конституции. Риего получил чин генерал-майора и в 1822 году стал президентом кортесов. Испания же стала конституционной монархией.

В судьбе Рафаэля Риего Сергей Муравьев-Апостол видел немалое сходство с собственной судьбой. Как и испанский мятежник, он по чину был подполковником, командовал батальоном. Риего выступил, подчиняясь революционному порыву, не имея продуманного плана похода, – и Муравьев-Апостол был уверен, что его собственной воли и героических усилий без всякой предварительной подготовки достаточно для того, чтобы осуществить революцию. Риего был любим своими солдатами, рядовые же Черниговского полка души не чаяли в своем батальонном командире. Русский подполковник надеялся, что его, как и знаменитого испанца, поддержат его собственные подчиненные.