Книга Цветущий репейник - Ирина Дегтярева

Лёвка совсем растерялся. Он не понимал, что от него хочет Ван Ваныч, да и тренера никогда не видел таким взъерошенным и раздражённым.

— Какой боли?! — задохнулся от возмущения Лёвка. — Да я ни разу не пикнул, не заплакал за всё время. Мне безразлична боль.

— По-настоящему больно будет, когда штыри вытащат из ноги. Колено придётся разрабатывать, начинать всё сначала. Учиться ходить, а потом бегать, а потом бегать очень хорошо, как раньше и даже лучше.

— Но врач ведь сказал…

— Врач тебя не знает, а я знаю. И что может знать врач? — Ван Ваныч развёл руками. — Он не Господь Бог. Он не выносит приговор. Ты сам его вынесешь, когда сделаешь всё возможное и невозможное и у тебя ничего не получится. А ты даже ничего не пробовал, сложил лапки и сдался. Ещё спортсменом называешься!

Лёвка помотал головой. У него сосало под ложечкой от захватывающей дух надежды.

…Воздух рвал лёгкие, но это была приятная, знакомая боль. Ветер рывками ударял в лицо, и бег становился всё легче, быстрее, невесомее. Барьеры Лёвка перелетал красиво, сильно отталкиваясь шиповками от дорожки и взлетая высоко, оставляя позади все препятствия и всех соперников. Звонко хлопали опрокинутые барьеры под ногами других бегунов. Но и хлопки, и топот, и дыхание, и крики болельщиков, перерастающие в вой, который доходил до исступлённого визга, толкали в спину и выбрасывали за финишную черту.

Боль крушила мышцы, лёгкие, но счастье победы затмевало всё. И Лёвка вскидывал руки над головой, и в этот момент он слышал и видел всё и не слышал и не видел ничего. Он исчезал, растворялся в гуле трибун и в своём бешеном сердцебиении…

Но теперь всё это не снилось Лёвке, а было наяву. И на столике с грамотами и кубками Лёвку ждал и его кубок, и золотая медаль. А на трибуне в первом ряду стоял Ван Ваныч, сняв свою знаменитую кепку, и вытирал ею лицо, вспотевшее и заплаканное.

Украденная книга

Раздвинув камыши, к воде протянулась смуглая тонкая рука с грязными пальцами и розовой болячкой на локте. Рука опустилась в воду и, пошарив, вытащила из-под воды рыбину — крепкого, толстого чебака. Тут же воровская рука бесшумно исчезла в камышах.

Через секунду рука вытянула ещё одну рыбину, потом ещё две. Так садок опустел и болтался в воде, как пучок водорослей. Из камышиных зарослей раздалось сдавленное хихиканье.

Метрах в двух от садка, опущенного в воду, клевал носом дядя Миня. Бородатый, в красной бейсболке, в высоких рыбацких сапогах, в потрёпанных джинсах и в футболке с надписью «Ловись, рыбка, большая и маленькая». Лицо у дяди Мини было свекольное от загара и от живительной жидкости из бутылки, горлышко которой поблёскивало на солнце, выглядывая из травы. Но, несмотря на повышенный градус в организме, когда оранжевый поплавок начинал заныривать под воду, дядя Миня разлеплял красные глаза, зевал, без суеты неуловимым движением кисти подсекал, и очередная рыба оказывалась в садке. И дядя Миня снова засыпал. Тем временем из камышей высовывалась рука и опустошала садок.

Солнце давило на землю и реку, на толстогубых рыб в воде, загоняя их в тень камышей и береговых ив. Но для дяди Миши рыбы словно делали исключение и сами насаживались на крючок.

Наконец дядя Миня окончательно проснулся, потянул садок из воды и раскрыл рот, как рыба. Хлопнул себя ладонями по бёдрам.

— Ах ты, горе горькое, — покачиваясь, дядя Миня попытался найти прореху в садке, но не отыскал. Глянул на небо, будто рыбы могли улететь. Это его движение вызывало очередной приступ хихиканья в камышах.

Дядя Миня забрал садок и удочку и, покряхтывая, заковылял вверх по тропинке к посёлку. В камышах мелькнул розовый трикотажный костюмчик — майка и юбочка на загорелом гибком девчоночьем теле.

Хозяин смуглой чумазой руки, Витёк, к сожалению, не видел розового костюмчика и беспечно отправился выше по берегу, где на костре дымил котелок с ухой. Лёнька стоял на одной ноге и, высунув язык от усердия, алюминиевой ложкой с погнутой ручкой помешивал в котелке.

Горячая уха обожгла язык и нёбо и разморила сытным жаром. Так что и Лёнька, и Витёк спустя полчаса уже спали голова к голове в тени корявой дуплистой ивы.

Вздремнув часика два, Витёк потянулся и решил, что к ухе пора добавить домашний мамин обед. Представив жареную курицу с хрустящей корочкой, Витька прибавил шаг. Лёньку он не будил. Тот наверняка напросится на обед, а матери это не нравится.

Уже показался синий забор дома, когда из кустов сирени выпрыгнула девчонка в розовом костюмчике и с криком: «Мама, он идёт!» — припустилась к дому.

Витёк остановился и почесал в лохматом затылке.

Светку он сегодня за косички не дёргал, пинка ей не давал. С чего бы эти зловредные выкрики? Витёк пожал плечами, снова подумал о жареной курице и даже почувствовал её запах, струившийся из приоткрытого кухонного окна.

Он вбежал по ступеням на крыльцо, сбросил кеды на террасе и шмыгнул на кухню. Тут мышеловка и захлопнулась. Мать шагнула из-за двери и встала в дверном проёме, зажав в кулаке кухонное полотенце.

— Ну, как ворованная рыбка? — с ласковой яростью спросила она. — Вкусно?

В следующее мгновение Витёк, увернувшись от удара полотенцем, обежал вокруг стола и выпрыгнул в открытое окно.

«Мама отходчива, — запыхавшись, Витёк поерзал на корточках за поленницей. — А Светка получит, пожалеет, что ябедой уродилась».

Мама крикнула в окно:

— Прячься, прячься! Отец скоро придёт, он тебе покажет! И не вздумай Свету обижать! Слышишь?

— Ага, — шепнул Витёк. — Я её в землю закопаю, только пусть коса наружу торчит, как у морковки.

Полчаса Витёк наблюдал за жизнью рыжих муравьёв, оккупировавших поленницу. А потом решился выйти.

У крыльца на лавочке сидел и дымил сигареткой отец.

Он уже умылся, вернувшись с работы, и был без рубашки, немного сонный, огромный, чёрный от загара. Он работал в порту грузчиком. За несколько дней с начала лета он совсем обугливался на солнце. Разрез глаз у отца был странный, почти прямоугольный, как у суперменов, нарисованных в комиксах, которые любил разглядывать Витька. От этого отец выглядел суровым, но справедливым.

Витёк решил, что мать ещё не успела пожаловаться и, пока она накрывает на стол, можно подластиться к отцу. Витька привычно взобрался к нему на колени. Отец усмехнулся и, не вынимая сигареты изо рта, сказал:

— По-моему, кто-то должен сегодня получить порцию кренделей с перцем.

Сын глянул на него ошарашенно, хотел было удрать, но отец придержал его за локоть.

— Сиди уж! Зачем дядю Миню ограбил? Он уже сколько времени ни одной рыбины до дома донести не может.

— Пап, а у тебя татуировка, — Витёк сделал отвлекающий манёвр, стал разглядывать отцовское плечо, на котором было синее изображение кошачьей мордочки. — Это ведь ты для мамы? Ты же её Кошечкой называл?