Книга Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

– Отмокай.

Это было самое верное слово за весь день.

Ульянова пролежала в ванной еще долго и затем медленно и тщательно вытиралась, рассматривая кожу, будто враз постаревшую, лишенную жизни, брошенную, словно тряпка, под чьи-то грязные ноги. Она вспомнила, как они лежали у нее в квартире, в ванной вдвоем, гладили друг другу ступни, как ногами он касался ее груди и лобка. Она задумалась, почему такого не было с Федором, ведь она же его тоже любила? Они столько прожили вместе, а Васильев ее по-настоящему раздел. Раздел. И вот теперь ничего этого не надо – бессмысленна ее нагота и вся будущая жизнь, которую, в сущности, можно провести и в тюрьме, и на воле – один черт. Просто кожа, оболочка, сухой пергамент, в который завернуты селезенки, печенки, кости и все, чего теперь у него нет. Она со стоном представила, как он лежит теперь на мраморном столе для покойников в своем простреленном пергаменте, и у него ничего нет, вернее, все есть, но ничего нет. Она вспомнила о том, как готовила себя к расставанию, как заранее, гадкими словами, не имеющими никакого отношения к нему, к их отношениям, вычеркивала весь последний месяц Васильева из своей жизни. Она называла его дудочником, сумасшедшим бездельником, дальнобойщиком на «форде», неудачником, задающим бесконечные вопросы. Определения – точно не про него, но все же, иногда, становилось чуть легче. Год любовного договора подходил к концу, они должны были расстаться, она надеялась, что он что-то скажет, вдруг это просто была игра, такая шутка, но за три дня до срока, как потом оказалось, до его смерти, она спросила с какой-то обреченной надеждой:

– Саш, ты меня хоть любил в этом году? Или просто ждал, когда мы расстанемся?

Повисла долгая пауза. Он поднял на нее глаза и ответил:

– Откуда я знаю. Мы же еще не расстались.

– То есть?

Она не поняла его сразу, что бывало довольно часто.

– Не знаю. Я тебя еще не потерял. И ты не знаешь тоже. Любил – не любил?

– Я знаю. Я тебя не любила никогда! С первого дня! Ты просто обеспечивал мне оргазмы в течение года. По договору! Спасибо тебе. Ты справился. Договор подходит к концу, но еще есть время. Я пойду прогуляюсь за хлебом, а ты готовься! Приду, а ты знай, что буду тебя использовать до последнего часа. По договору! Точно по договору. Без слез.

Ульянова схватила сумку и выскочила из дома. Васильев догнал ее по пути к магазину и, ничего не говоря, пошел рядом. Тогда Ульянова поняла: конец.

Но сейчас это было по-настоящему все. Настоящий конец. Подлинный. Она никогда не узнает, любил ли он ее, ее тело, ее кожу, нравилось ли ему то, что она говорила, были ли ему интересны ее мысли, да и вообще, все это вместе завернутое в какой-то утраченный теперь образ – Ту? Она не узнает и не увидит, не поймет, и везде только «не», «не», «не», «не», «не» – это будет теперь эхо, преследующее ее всю будущую жизнь. Беспросветное – НИЧЕГО. Все, о чем можно было спросить всего два дня назад, теперь не было. И не могло быть. Внутри засело только огромное одноцветное пространство, пустое и круглое, как глобус, – НИ-ЧЕ-ГО. И она даже не узнает, что это у них было, как назвать: любовь – не любовь, страсть, история, роман, связь?

С этой бесшумной пустотой она завернулась в плотный махровый халат, который теперь отвечал и за любовь, и за объятья, пошла из ванной в дальнюю комнату на втором этаже, где ей уже постелили. Она легла и, не успев даже запомнить последней, самой горькой мысли, заснула: что-то пролетело в голове о нем – и уже спала.

Точно так, мгновенно, через пять часов глаза открылись и уставились в темноту.

Некоторое время она лежала с новым, казалось, подвешенным к потолку ощущением трезвости. Слезы кончились навсегда. Слова приобрели в темноте точный вес, как в детстве гири на старых весах на рынке.

«Сашу Васильева убили. Застрелили. Неизвестно за что. Случайно. Целились в бизнесмена, а попали в него. На меня завели дело. Я подозреваемая. Думают, этот следователь Зобов думает, что убила я. Я организовала убийство Саши. Он полный идиот, этот Зобов – Злобов. Полный. Сашу зацепила пуля, виновата – я. Получается – так. Они будут копать под меня. Найдут договор. Потому что он погиб на следующий день, решат – это я. Какая глупость. Кто мне может помочь? Федор. Нет, к нему обращаться не буду».

Татьяна встала с кровати, накинула халат, хотела сунуть ноги в тапочки, но поняла, что от них по всему спящему дому будет только артиллерийский грохот, пошла босиком. Она помнила, что внизу, рядом с бильярдной, находилась комнатка, где стояли стационарный компьютер, принтер, сканер и телефон, Землякова называла ее «моя деловая каморка». Тихо ступая, как преступница, по крутой лестнице, пройдя мимо спальни Люси, мимо спальни ее мужа, она вдруг удивилась: почему-то они не спят вместе – между ними, наверное, уже ничего нет?

Ульянова спустилась на цокольный этаж, открыла дверь и включила свет. Возле небольшого стола с компьютером стояло большое старое, ободранное кресло, что для всего опрятного дома было нехарактерно.

«Почему Землякова его не выбросит? Наверное, то же самое, что моя зеленая кастрюля?»

И сама себе ответила:

«Какое мне дело? Мое дело вот».

Таня нажала кнопку запуска на системном блоке и стала ждать, когда из потрескивания компьютерных мозгов выплывет стандартная картинка на мониторе. Она вспомнила, как всего год с небольшим назад сидела на сайте знакомств и нашла там его, которого теперь нет. Через несколько секунд произошло соединение с Интернетом, и у пользователя запросили пароль почты. Она ввела, отметила галочкой – «чужой компьютер», и в зачитанном слове «чужой» почудился тайный смысл. Компьютер соображал туго, но через минуту она уже была на своей почтовой странице. Среди большой переписки с Васильевым ей надо было найти письма про договор и все удалить.

Ульянова открыла переписку, сменила настройку, и письма выстроились в календарный ряд. Она никогда не удаляла его писем. Вот, вначале, они шли потоком, потом он уехал в Канаду, вернулся, потом они подписали договор и жили вместе, потом она ездила к сыну в Лондон на неделю, и снова писали друг другу, она ему – коротенькие, а он длинные письма. Зимой они ездили в Индию, в Дели и на Гоа, и, вернувшись, жили вместе, редко расставаясь. Весь год она отсмотрела на мониторе почти мгновенно. Хотелось все перечитать, но теперь она знала, что ей надо найти и уничтожить все упоминания о любовном договоре. Ей казалось, что таких писем в начале их переписки было немного, но вышло не так. Сам текст договора он обозначил в теме письма. Вот скрепка. Компьютер протрещал и открыл текст. Она пробежала глазами. Скопировала и создала файл, куда решила складывать все, перед тем как удалить. Вот еще одно письмо из Канады. Щелкнула мышью.

«Привет, моя дорогая Ту! В слове „моя“ и в слове „дорогая“ сейчас много смысла. Я перед концертом получил новый роскошный номер в отеле (мы переехали из Монреаля в Торонто), лег на ровную-ровную, широченную кровать, они тут в Америке все толстые, и, наверное, поэтому здесь делают такие кровати – с размахом. Честно, я не знаю, почему они такие – не американцы, а кровати. Лег, и, конечно, не хватает тебя – огромная кровать с отличным матрасом, и пусто. Вообще, признаюсь, я соскучился. Стал вспоминать нашу первую ночь и решил, что это было, наверное, в моей жизни самое идеальное знакомство. Даже не помню, что был пьян, мы тогда выпивали, ты знаешь, ты приехала – и чистая, трезвая голова, и ощущение начала с самого начала: я голый, ты голая. Не люблю эти жеманные слова: „нагая“, „нагота“. Голые. Какие на самом деле и есть. Подумал, почему мы называем физические отношения близостью? Слово „близость“ – это очень короткое расстояние, самое близкое. Этот стол ближе ко мне, чем вот этот стул. Он дальше, а этот ближе. И вот и мы, мужчины и женщины, называем свои предельно соединенные отношения близостью. Почему? С чего? Мы называем близостью, то есть расстоянием, которого фактически нет – нельзя же быть ближе близости. Подожди, сейчас я напишу тебе тысячу вопросов, голова вдруг включилась. Отправляю это письмо пока в „черновик“. Допишу вечером и пришлю уже с вопросами. Ты же говорила, что любишь мои вопросы! Вот и получай. В перерыве целую, ухожу.