Книга Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

— Глупости! — сердится Меланья. — Во-первых, иногда показывают в таких формах, что этой одной пробы уже достаточно, чтоб всю жизнь человеку испортить. А, во-вторых, некоторым дубинам показывай/не показывай, они все равно лезут. Тому же Алишеру, вон! Ведь по сей день хромает. Если б дальнобойщик тот не помочился ему на голову, так и погиб бы, наверное…

— Чего-чего? — оживляются все присутствующие и начинают забрасывать брата с сестрой вопросами. — Мы этой истории не знаем. Валяй, Алишер, рассказывай, кто там на тебя мочился???

— Да чепуха это все! — рычит разъяренный Алишер. — Вы что, Меланью, что ли, не знаете! Вечно вывернет все кверху пузом. Нашла же как ситуацию описать! Лишь бы клоуном меня вставить! Ведьма языкастая…

— А ты и есть клоун, — беззлобно ругается Меланья. — Все нервы матери вытрепал, а теперь кричит: «Не было ничего»! Давай уж, рассказывай коллективу. Пусть знают, чем чреваты ваши игры в хиппующих…

Вспоминаю по теме одно любопытное высказывание Макаревича. Он на своем сайте частенько появляется и довольно красиво отвечает на всевозможные вопросы любопытствующих. Некая юная особа задавала вопрос наподобии: «Мы были, аля хиппи. Пели (плохо), аскали на еду и выпивку (достаточно успешно)… Что вы думаете по этому поводу?» Андрей Вадимович что-то такое ответил абстрактное, а потом добавил: «Мне кажется, все хорошо в свое время. Когда-то были хиппи, а сейчас — игра в хиппи». Очень мне сейчас правильными показались эти его слова, применительно к происходящему вокруг нашего костра разговору.

— Не молчи, — настаивает, тем временем, Меланья. Набрасываясь на брата. — Может, кому ума твоя история приманит. А то развели тут романтику! — она сердито зыркает в мою сторону. — Складывается впечатление, будто в жизни все легко и безопасно. Вышел на дорогу, рукавом взмахнул, как царевна-лебедь и все желания тут же поисполнились… Вот Алишерка мой тоже как-то раз так вышел…

— Вовсе и не раз! — окончательно обижается смуглячок. — Я по жизни стопом ездил, и буду ездить, и все эти ситуации мне не указ…

— Говорю же — некоторым, как не показывай, все мало, — выворачивает его слова в сторону своей правоты Меланья. — А если б замок заблокирован оказался? Из какой бы больницы я тебя б тогда доставала?

— С того света, — мрачно отвечает Алишер. — Или из тюрьмы. Я б или их всех порезал, или повесился бы. — дело принимает совсем интересный оборот. Все — полны внимания. — Ну что вы так смотрите? — психует Алишер. — Ну, было дело. Голосую — останавливаются. Немолодые уже дядечки, четверо. Сначала нормально ехали. Только косятся все как-то странно, и между собой перемигиваются. Мне-то что — коситесь на здоровье. А потом один говорит: «А ты расплачиваться как будешь?» Я думаю: «Все ясно! На деньгососов нарвался!», говорю: «Я ж, когда в машину садился, предупреждал — денег нет. Если по пути — подбросьте.» «А мы и не про деньги говорим!» — заявляет один и пристально так мне в глаза смотрит. Я начинаю прозревать: «Остановите, машину», — говорю. — «Я лучше пешком пойду…» А они смеются. Дескать, ты ж парень, уже километра три проехал, все равно расплатиться придется. А один — тот, что ближе ко мне, берет и руку мне на колено кладет. Нагло так, да еще и пальцами перебирает, типа, поглаживает. Я к двери прижался: «Убери руки, сука, а то пришибу!» — ору. А они хохочут. «Всех четверых пришибешь?» — спрашивают. Ну, я, короче, дверь распахнул. «Сейчас прыгну!» — кричу. Тот, что рядом сидел, трусоват оказался. Шарахнулся. А тот, что с переднего пассажирского, уже лапы тянет обратно в салон меня затянуть. Я из ветровки выскочил, рюкзак схватил посильнее и на обочину прыгнул. Там яма сразу за дорогой была, я в нее сразу укатился… Так эти козлы даже не остановились посмотреть, живой я, иль нет! Умчались в своем направлении. Для них человека прикончить — как таракана раздавить… Я встать попытался и отключился вдруг. Оказалось — перелом и сотрясение. Это мне уже позже, в больнице сказали. А так пришел в себя от того, что рядом урчит что-то… Оказалось. дальнобойщик затормозил и помочиться вышел. — Алишер бросает в сторону сестры полный негодования взгляд: — И ничего не на меня! Рядом! Нечего все так по-идиотски выворачивать! В общем, отвез он меня до больницы. Туда потом мать вызвали… Кстати, если б на трассе не было нормальных людей, он бы со мной связываться не стал. Проехал бы мимо, будто не заметил. А он свое время тратил, и денег каких-то там врачам давал и…

— В том-то и дело, что исключение из правил — такой дальнобойщик. А твои эти мужички-уроды — норма сегодняшней жизни! Так что лучше ни в какие ситуации, даже «для попробовать» не соваться. Времена сейчас не те. Человеческая жизнь ничего не стоит и никому до нее дела нет.

М-да уж, незавидная роль у Меланьи. Старшая сестра и педагог отряда в одном лице. Как ни крути — обязана назидать, да воспитывать. Я б повесилась. Хотя ей, вроде, нравится.»

Артур злился, не понимая, зачем Сонечка писала ему это. Что за ценность в этих разговорах? Особенно задевало, что сквозь беззаботность тона, отчетливо проступали истеричные нотки ностальгии, а между якобы безобидных общих описаний, все равно встречались целые куски, посвященные новой Сонечкиной пассии. И эти куски — Артур чувствовал совершенно ясно — были главными для писавшей. Казалось, будто Сонечка намеренно пытается превратить свою трагедию расставания с одним человеком в тоску по целой компании. Причем обмануть она пыталась не столько Артура, сколько саму себя. Осознав это, Артур перестал злиться. Сонечку внезапно стало очень жалко. Артур не знал, что там приключилось у нее с Киром, но видел, что наивную Сонечку явно обидели там… Впрочем, в тексте письма пока ни о чем таком не говорилось… Хотя глупые воспевания Кира уже появились и читать становилось все сложнее.

«— «Спать на трассе опасно, но как хочется спать!/ Нас ненавидят за то, что не в ногу идем/» — ухмыльнувшись, запел «мальчик с глазами». Я уже успела влюбиться в его манеру начинать песни внезапно, ничего не объявляя, и используя их в сугубо прикладном смысле, а вовсе не как отдельный номер. Кир наравне со всеми участвовал в разговоре, только говорил песнями… Некоторые — исполнял целиком. Другие — те, из которых к текущей теме подходила лишь конкретная строчка, — нещадно крошил, и доносил нам кусочками. И в этом крылось что-то на редкость волшебное. По крайней мере для меня, которая все эти песни прекрасно знала и ловила мысль по первым аккордом, сразу ассоциируя и понимая, что мальчик с глазами собирается сообщить. Точнее не понимая, а чувствуя. Потому что, когда речь идет о простом понимании, достаточно объяснить текстами. Песни же несут нечто большее — конкретную эмоцию, энергетику в целом, целый громадный ассоциативный ряд… Короче, мне такой способ общения сразу страшно понравился.

«Будь осторожен, спрячь свой хаер под шляпу!/ Они перестроились и отменили костры», — продолжал поддерживать затронутую мною тему мальчик с глазами, — «Теперь не станут бить/Будут просто за душу лапать./ Эти делам они, как и прежде, верны…»

Песня была старая, наивная в своей надрывности. О ее авторе я практически ничего не знала, кроме того, что звали его Дог, и в Москву он приехал в перестроечные времена из Харькова. Рассказывали, что как-то одна перспективная цивильная дамочка с радио — аккуратные очёчки, белая блузочка с воротником-стойкой, тесно сжимающим шею, поразительная уверенность в безграничнсоти собственных познаний о жизни — решила одарить Дога путевкой в жизнь.