Книга Педагоги шутят тоже... Только строже - Борис Горобец

[С. 63]

«Мы Вас призываем в военно-морское училище»

Я пришел по повестке,

— Паспорт!

Даю паспорт. Бац — в стол.

— Мы Вас призываем в военно-морское училище.

Я смотрю: ребята вяжут узлы. Я сижу, смотрю на них и лихорадочно соображаю, что же мне делать, что делать? Подхожу к вахтеру этому, говорю:

— Мне надо перевод получить, дайте мне паспорт.

— Пожалуйста, возьмите.

Больше они меня не видели. А так — очень просто: паспорт, и все! Ты уже на крючке, ты трепыхаешься, но за губу взяли. Сволочи, они не имели права, конечно, 10-классник, я не призывной еще был. Это был 1946-й, мне 18 лет, но я еще в школе.

[С. 68]

О своем поступлении в 1-й Мединститут

На собеседовании меня скорее всего «зарезали бы» по политическим мотивам, несмотря на золотую медаль. Но профессора Иванов и Макарычев <знавшие репрессированных родителей абитуриента. — Б. Г.> пришли к Председателю приемной комиссии и начали «ля-ля» с ним, и незаметно переложили моё дело из папки «На собеседование» в папку «Принять по результатам собеседования».

[С. 681

Доктора уважали больше, чем директора завода

И вот я окончил медицинский институт только что. Приезжаю в Волоколамск работать участковым врачом. Это районный центр, бездорожье. Как больной ко мне относился? Я Вам скажу. Я пришел в баню, ну, очередь, конечно. Стою в хвосте со своим свертком — с мочалкой и шмотками. Выходит банщик:

— Доктор, проходите.

Я оглядываюсь по сторонам, это кому? Впереди стоит директор ободно-механического завода, фигура номер один в этом районном центре.

— Доктор, проходите. Ну, Андрей Иванович, что ты стоишь? Эти постоят.

[С. 86]

У хирурга истерика… операцию продолжает студент

Была после 4-го курса практика, меня позвали ассистировать новому хирургу. Дама приехала с мужем в рядом располагающуюся воинскую часть, пришла на работу, врачебный диплом, хирург. А наш хирург, мощный фронтовой хирург Владимир Иванович Варсобин, он обрадовался и в отпуск уехал. Операция по поводу непроходимости. Я ей ассистирую, открываем живот. Как открываем? Кожу разрезали, хорошо, подкожную клетчатку разрезали, хорошо, дошли до брюшины, а черт его знает, где брюшина? Лезем дальше, а никакой брюшной полости нет, потому что это второй заворот кишок после перитонита. Она не понимает, что перед ней. Рубец, она в этом рубце что-то делает, никакого толку, она не знает, где кишки, она до кишок добраться не может. Дальше была гениальная сцена — она бросает на пол скальпель и пинцет и в слезах выбегает из операционной! Кланька, она же Клавдия Ивановна, сестра операционная, говорит:

— Андрей, робеть нельзя, держи сапожок.

Дает мне в руку сапожок такой, расслаивать. Я начинаю под ее руководством, нас двое, на наркозе нянька, нас только двое. Я начинаю расслаивать брюшину. Мать честная! — вдруг она расслоилась, я увидел кишечник. Я начинаю одну спайку за другой рассекать, потом раздается такой характерный «бррру».

— Всё в порядке, зашивай!

Я где-то рассек ту спайку, которая основанием была для структуры кишки. Зашил под ее руководством. Она говорит:

— Ну хорошо, потом надо будет кровь перелить.

Вот и всё. Мужик ушел домой, в общем, здоровым. Это была норма подготовки врача. Я это запомнил, потому что лазить в пузо при непроходимости — дело дико ответственное, там понять ничего нельзя, когда это конгломерат соединительной ткани, а в нем кишки. Вот как быть? А эта Кланька, она работала в войну, а через Волоколамск отступала армия Панфилова… Это фронтовые люди, они умели работать. И я обязан был работать.

(УК 06-09-06; 12-12-06; С. 89)

Я вставил палку в дверь, чтоб не опаздывали

Когда я пришел на кафедру, я был самый молодой там, ассистент. И вдруг стал заведовать кафедрой <в 1971. — Б. Г.>. Ну, так распорядился Кассирский. Мои товарищи, мои коллеги, девки ужасно обиделись. Не то чтобы они были против, но все-таки это ужасно было — Андрей — наш, и вот он теперь заведует. Они входили в аудиторию минут так через 5-10. Входит матрона, солидно, степенно шествует по залу. Я моложе был, дурее, конечно, надо было не замечать. Замечания им делать тоже неудобно. Но злился. Раз посмотрел, два посмотрел, потом взял и вставил вот эту вот палку в дверь — запер. Это сбило спесь, потому что надо стучаться, а на конференции не ходить — неудобно: ординаторы сидят, аспиранты… Стучатся. Ну, постучались — пустили. Но уже заходили, не выпятив вперед свои атрибуты, а вот так вот <показывает. — Б. Г.>. Ну, ладно, думаю, черт с вами! Конечно, зря я это делал, надо было наплевать, пройдет само. Но все-таки опаздывать надо в меру!

(УК 11-09-06; С. 117).

Показательная операция

Вот у меня перед глазами: приезжает будущий академик, профессор, выдающийся хирург, известный деятель. Хочет делать показательную операцию. Но перед тем заходит в операционную, где обычный наш районный врач делает резекцию желудка. Он заходит, смотрит через плечо, потом потихонечку сжимается и тихо-тихо, задом, покидает операционную. И ни о какой показательной операции речи быть не может. Он увидел перед собой хирурга и хирургию, которая ему не снилась. Желудок был удален за 40 минут, при том что ассистировала операционная сестра, а на наркозе — нянька. А у него — 4 ассистента, вся клиника, и 4 часа. Он увидел, как работают руки у этого хирурга, и все!

(УК 20-06-06)

На Руси: «пьян да умен — два угодья в ём»

А сказал это Семен Сергеевич Халатов (1884–1951), заведующий кафедрой патофизиологии в 1-м Меде. Классик работ по атеросклерозу, патофизиологии атеросклероза. Но поскольку он был совершенно выдающийся ученый, его надо было сожрать. И его подловили на том, что он был несколько перегружен на работе. Он говорит: «Ну, что, ей-Богу, что вы пристали? Пьян, да умен — два угодья в ём». Абсолютно выдающегося ученого, конечно, прогнали, ну, именно за выдающееся, а не за водку. Классические работы по атеросклерозу — это Халатов, Аничков. Я его не застал.

(Из лекции 01.09.04, опубл. [Академик Андрей Воробьнв… 2010. С. 757])

О Зинаиде Виссарионовне Ермольевой (1898–1974), академике АМН СССР

3. В. Ермольева сделала пенициллин. Лучший в мире пенициллин. Вслед за Флемингом, но лучше, чем у Флеминга. Её открытие встретили в штыки. Давили, как вошь, не давали работать. Кричали:

«Шарлатанка, гнать надо!». Потому что должна была измениться психология. Помог только Бурденко. Он стукнул кулаком по столу. Потому что он проверил на абсцессах мозга ермольсвский пенициллин. И он в морду дал тем, кто ей мешал работать. И тогда пенициллин пошел.

Вы думаете, что тогда были другие люди? Люди всегда одинаковые — они от Адама и от Евы. А там всё известно.