Книга Граница дождя - Елена Холмогорова

Последние слова он произнес со значением, почти торжественно: за все годы ему считанные разы удалось остаться на ночь.

Надюша уже поджидала ее в коридоре:

— Удрала как ошпаренная. Что случилось?

После загородной поездки вместо привычной за долгие годы безоглядной откровенности Маша стала взвешивать каждое слово. Конечно же, она тогда про «сломанную жизнь» Надюше ничего не сказала, только вскользь упомянула, что, мол, обедали втроем в дурацком ресторанчике на шоссе, где хоть и официантки в бутафорских кокошниках, но кормят вкусно. Простодушная Надюша никакой перемены не ощутила и по-прежнему считала естественным быть в курсе каждого мгновения Машиной жизни.

— Да Володя, видите ли, соскучился.

— Ты, Маша, все-таки его совершенно не ценишь. Я тебе сколько раз говорила, что он по-настоящему тебе предан, а жена — даже к лучшему.

— Ладно, пошли работать, времени мало.

На Машу вдруг накатил приступ тошноты, как тогда, перед рестораном, но она едко осадила себя. Едва ли это бунтует ее тонкая душа, скорее, какая-нибудь печенка-селезенка.

Балюнин день рождения, ее девяносто первый и первый без нее, по молчаливому согласию никак не отмечали. С утра позвонили Мамонтовы, мы, мол, помним, но о встрече не заикнулись. «Через год и не позвонят, — отметила Маша с заранее вспыхнувшей несправедливой обидой. — Время проклятое — оно и вправду все стирает».

Тем не менее ей хотелось, чтобы этот день был посвящен Балюне, и она наконец-то решила разобрать «наследство». Место для пластинок давно было приготовлено, но она все мучилась, в каком порядке их расставить. Теперь же, твердо остановившись на алфавитной последовательности, она управилась за час. На букве Ш, богатой Шопеном, Шуманом и Шубертом (до Шнитке Балюня не добралась, да и едва ли его записи делались таким дедовским методом), работу прервал звонок Верочки. И неожиданно для самой себя Маша сказала:

— Приезжай на часок. Есть для тебя подарок.

Когда Верочка возникла в дверях, Маша в первую же секунду пожалела о своем порыве. Племянницу было не узнать: на голове красовалась сотня мелких тугих косичек. Какой тут эмалевый бантик с брильянтами!

— Ну как, нравится? Страшно модно — “African style”, правда полагалось бы еще покраситься поэкзотичнее, но я как-то не решилась.

— А это надолго? — робко спросила Маша.

— Да как захочется. Пока все балдеют.

Маша не знала, как разговаривать с этой новой, взрослой Верочкой. Панический страх неверным словом окончательно разрушить и без того призрачную связь попросту парализовал ее. Но хозяева ли мы своим словам?

— Это тебе в память о Балюне, «на вырост».

Верочка вертела брошку в руках, пытаясь приложить к себе, как папуас, не понимающий назначения подаренной европейцами боцманской дудки.

Она, конечно, произнесла подобающие благодарности и даже посоветовалась, куда лучше положить брошку, чтобы благополучно донести до дому, не похоронив в недрах необъятной сумки-мешка, но чувство неловкости только усилилось. Кляня себя, Маша суетливо рванулась на кухню варить кофе.

— Верочка, у меня ликер есть вишневый, будешь?

— Давай. Только пойдем под пальму.

Вот он, гений места, глянцевые толстые листья, дающие не прохладную тень, а спасительную непринужденность беседы! Верочка скороговоркой выложила новости про институтскую жизнь, планы летнего похода большой компанией по Крыму, про знакомых Маше школьных подружек:

— Представляешь, Люська скоро рожает! Говорят, мальчик. А муж ее — с виду такой шпендрик, короче, никакой, но зарабатывает и ее на руках носит.

— А тебя саму кто-нибудь носит?

— Да ну их, на дискотеку есть с кем сходить, широкий ассортимент, а на руки такую корову и не поднять.

— Опять комплексуешь и худеешь?

— Как все.

Помянули ликером Балюню. Маша уже свыклась с экваториальной прической Верочки и мысленно удивилась, что поначалу подумала о ней, как о повзрослевшей, — дите, как была.

— А у тебя, тетка, что новенького, давно не виделись как следует.

И опять, как с брошкой, неожиданно для себя Маша сказала:

— Да вот намедни чуть Володю не бросила.

Верочка прямо-таки подскочила в кресле:

— Давно пора. Только почему «чуть»?

И Маша — третья и самая большая неожиданность — торопясь, сбиваясь и поправляя себя, чтобы найти самые верные слова, все ей рассказала, как никогда и никому. Верочка слушала раскрыв рот, ни разу не перебила, только подливала себе кофе из большого стеклянного кофейника и капала ликер, едва сочившийся сквозь хитрую специальную пробку.

Когда Маша умолкла, запоздало ужаснувшись своей откровенности, Верочка, глядя на нее со смесью изумления и восхищения, медленно растягивая слова, сказала:

— Какая ты счастливая!

— Я???

— Конечно. Твои ровесницы уже в тираж вышли, женщинами себя не считают, а у тебя шекспировские страсти! Короче, я тобой займусь. Володю пока не бросаем, это я была не права. Мы его используем. Как трамплин. Ты выходишь на новый виток, да через полгода он тебе и нужен не будет, связи наладятся, ты же вон какая контактная. А там, глядишь, ты еще капиталисткой станешь, фирму откроешь. Нет, серьезно, ты на самом деле книг правильных не читаешь, я тебе, кстати, подберу. Да, так вот там написано, что в твоем возрасте поздно делать карьеру топ-менеджера, зато в самый раз становиться первым лицом.

Ошарашенная всем сразу: Верочкиной веревочной прической (вертелась в голове, не отпуская, строчка из советского детского стишка о дружбе народов: «У москвички — две косички, у узбечки — двадцать пять»), собственной истеричной откровенностью, ответным напором и энтузиазмом племянницы, а может быть, и терпкой вязкостью вишневого ликера, Маша с трудом воспринимала чужеродные слова. Особенно стукнуло ее «первое лицо» («задаст по первое число» — безотчетно впечаталось в мозг и стало прокручиваться, как заевшая пластинка)… Из последних сил она пробормотала, что, мол, чего-то ей захотелось прилечь, «а ты, Верочка, говори, говори, я внимательно слушаю…»

Стало полегче, правда очень еще хотелось расстегнуть давящий бюстгальтер, но было стыдно. А Верочка разворачивала все более яркие и радужные картины ее, Машиной, новой жизни, и радостно было за ее молодость, и так щекотали горло трезвые, гадкие, противные ответные слова.

— Следующий номер программы — гардероб. Ты, конечно, ничего себе одета, но прямо-таки как старший преподаватель бухучета, пусть и в коммерческом вузе. Все боишься, что, дескать, «не по возрасту» окажется, но ведь ты филолог, должна понимать, что как назовешь, так и будет. Можно про свитерок сказать, что он «безобразно обтягивает», а можно — что «изящно облегает», — и она плавным движением огладила свою девичью попку. — Не пойму, ты что, уснула?