Книга Арденны - Михель Гавен

— Но это само собой. Это даже не обсуждается, фрау.

Он взял ее за плечи. Его губы скользнули по ее щеке, она зажмурила глаза, ожидая, что они вот-вот коснутся ее губ. Но он не торопился. Она открыла глаза. Его рука спустилась с ее плеча, он расстегнул верхние пуговицы на ее мундире и пальцем провел от шеи до груди. Потом положил всю руку. Ее грудь приподнималась от волнения, и его рука приподнималась вместе с ней.

— Положение тяжелое, — дверь хлопнула. — Тут как ни веселись, а как бы плакать не пришлось.

Они услышали голос Пайпера. С ним вошли еще несколько офицеров.

Раух быстро поцеловал Маренн в губы и отступил на шаг.

— Отдыхай, — сказал он. — Я вернусь к Отто.

Он вышел. Кусок брезента, который он прикрепил, чтобы отделить ей место, опустился за ним. Маренн села на лежанку, обхватив колени. Потом прижала руку к губам — она как будто еще чувствовала его поцелуй, и на глаза навернулись слезы. Рядом Айстофель перевернулся на бок. Она погладила его морду, собака лизнула в ответ ее руку, на секунду открыв красновато-коричневые, как вишни, глаза, и снова заснула.

Звякнула бутылка о край стакана.

— Виски, господа? — спросил Пайпер. — Трофейный, весьма недурен, рекомендую. Мост у Ставелота — наше самое уязвимое место, — продолжил он скоро. — Ахиллесова пята. Вчера попытка американских саперов взорвать его провалилась, но они будут пробовать снова, это точно. Нам ничего иного не остается, как сосредоточить все силы для того, чтобы удержать мост.

— Значит, отход от Стумона? — Маренн услышала голос Скорцени.

— Да, а если мост удержать не удастся, мы перейдем реку и закрепимся на той стороне.

— А что Зепп? Когда подойдет дивизия? — спросил Хергет.

— Штаб армии отклонил запрос 1-го танкового корпуса СС на наш прорыв к основным силам «Лейбштандарта», — ответил Пайпер. — Зепп хочет, чтобы дивизия развила успех. Но они завязли в боях по всему фронту и движутся чрезвычайно медленно.

Пайпер сделал паузу. Все молчали.

— Нам придется пойти на крайние меры, господа, — наконец произнес он. — Во всяком случае, оставить всех пленных, это точно. А это сто тридцать человек.

— Я думаю, они будут только рады, — заметил Хергет.

— Раненых заберем с собой. Хотя они и будут нам обузой. Надо постараться отойти к мосту без потерь, хотя американцы будут висеть у нас на хвосте. Это уж они не упустят.

Снова звякнула бутылка, стаканы. Маренн прилегла на лежанку рядом с Айстофелем. Едва она почувствовала мягкий ворс пледа под щекой, как ее тут же начал обуревать сон. Брезент приподнялся. Она повернула голову. Наклонившись, чтобы не сорвать все сооружение, Отто Скорцени вошел в ее импровизированную комнату.

— Ты спишь?

— Нет еще, — она снова села на лежанке, отбросив волосы назад. — Я слышала, раненых возьмут с собой.

— Еще бы, — Отто усмехнулся. — Зная, что ты здесь, никто даже не заикнется, чтобы их оставить. Иначе немедленно в курсе окажется наш непосредственный шеф, бригадефюрер Шелленберг, а через него сам рейхсфюрер.

Он сел рядом с ней.

— А у тебя тут еще и сосед есть, оказывается, — он кивнул на Айстофеля, который даже головы не поднял на приход хозяина и продолжал спать. — Слюни пускает.

— Да, пригрелся, — она кивнула. — И мне теплее. Что же касается пленных, ты напрасно иронизируешь, — она с легкой обидой покачала головой. — Я не говорю о том, что это живые люди, которых ждут родные. Такие мелочи нынче вообще не принимаются в расчет. Но это солдаты, которых можно вернуть в строй. Опытные, бывалые солдаты, члены ваффен СС, то есть элита. Теперь, когда фюрер призывает под ружье юнцов, а скоро дело дойдет и до стариков, это непростительное расточительство, — она помолчала, потом добавила: — Кроме того, оставлять раненых даже опасно. После того, что произошло на поле у Линьевилля, американцы будут обращаться с ними жестко. Членов ваффен СС приказано убивать на месте, в плен не брать.

— Ты, как всегда, права, и никто с тобой не спорит, — Скорцени обнял ее, прислонив ее голову к своему плечу. — Все давно убедились, что это совершенно бесполезно. Кроме того, обстановка действительно напряженная.

Он помолчал, гладя ее по волосам, потом спросил:

— Что Раух? — это прозвучало как-то обыденно, так что Маренн даже сначала и не поняла — к чему.

— А что Раух? — она постаралась ответить как можно спокойнее.

— Он сделал все удобно, ты довольна?

— Он сделал все, как ты приказал ему.

— Я ему не приказывал, — он вдруг резко отстранил ее. — Сколько можно, Маренн?

— Можно что?

— Имей в виду, что я с удовольствием бы написал рапорт на вас обоих, на него — рейхсфюреру, а на тебя — самому себе, — его голос прозвучал жестко. — Но пока мне не хотелось бы иметь другого адъютанта. И другую женщину — тоже. Так что я прошу тебя…

— Было бы неплохо, если бы в рапорте самому себе, — она вовсе не собиралась терпеть от него выговоров, — ты бы упомянул еще и фрау Браун-Фегеляйн, которую регулярно посещаешь в Берлине. Что же касается Рауха, то ни один другой адъютант не сможет с тобой работать, как он. Это всем известно. Так что и здесь не стоит торопиться.

Она отвернулась, показывая, что больше не намерена обсуждать ничего подобного.

— Меня всегда удивляло, что тебе удается отрицать даже очевидное, — заметил он, — то, что происходит прямо у меня на глазах, даже не где-нибудь в Гедесберге, а просто в двух шагах, в соседнем окопе. И всегда находятся аргументы, которые трудно опровергнуть. В тридцать восьмом тебя надо было определить не в ведомство рейхсфюрера Гиммлера, а в ведомство Риббентропа, например. Ты бы преуспела на ниве дипломатии.

— Меня и моих детей в лагерь направил не Риббентроп, как тебе известно, — ответила она, не поворачиваясь к нему. — Кто отправил, тот потом оттуда и взял. Во временное пользование. Если я правильно понимаю.

Дальше — только хуже. Он прекрасно осознавал это. Если раньше сомневался, то теперь — точно. Лучше стиснуть зубы и делать вид, что ничего не знаешь. Что-то выяснять — все довести до разрыва, она такая. Сама ничего не скажет, но и не спросит, а если спросит, то редко, как сейчас о фрау Фегеляйн. Даже не спросит — объявит, точно свершившийся факт. Наверное, это потому, что наполовину она все-таки француженка, а они экспансивные, бесшабашные и очень просто смотрят на любой флирт. С ней упоительно в постели, но во всем остальном — трудно. А значит, лучше уйти, «пока Марсельеза не заиграла громче». И он ушел, не сказав больше ни слова.

Маренн снова опустилась на плед. Конечно, она не рассчитывала на то, что он ничего не заметит. Но выслушивать его претензии — она никогда не позволяла себе такого. Либо он доверяет ей, либо — нет. Хотя… Сама-то она себе разве доверяла? И как он мог доверять, зная о ее связи с Шелленбергом? Ведь не далее как две недели назад, в собственной спальне в Грюнвальде, накануне отправки в Арденны, она обещала, что — все, теперь уже окончательно, она поставит на место, раз и навсегда. Она простила, забыла, она не хочет, чтобы они расстались. Но если и простила, то не забыла. Он делал вид, что ей поверил, и мягкий шелк пеньюара шуршал под его рукой. Но не поверил, конечно. И что теперь? Однако переживать уже просто не было сил. За брезентовой завесой офицеры еще ходили, разговаривали, звенели стаканы, шуршали карты.