Книга Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Однажды я с большим трудом, под каким-то надуманным предлогом, сбежала от госпожи де Ришелье, которая, дай ей волю, вовсе не отпускала бы меня от себя, и потихоньку отправилась к Нинон; каково же было мое удивление, когда я застала ее в спальне за серьезным разговором с каким-то кавалером, сидевшим ко мне спиною. Казалось, Нинон в чем-то упрекает его, притом, довольно резко. «Послушайте, друг мой, — говорила она, — когда-нибудь вы ввяжетесь в опасную дуэль, которая вас погубит, меня оставит неутешною, а вашего сына — обездоленным… Вы непрестанно смущаете мой покой, но признайте, что возлюбленная, не имеющая других любовников, очень скоро наскучила бы вам…» Увидев меня, она осеклась, потом спросила: «Вы, верно, еще не знакомы с маркизом?»

Тут я, наконец, увидела лицо кавалера, и оно потрясло меня так, словно мне явился дьявол во плоти: человек, сидевший передо мною, был тем самым дворянином, которого я встретила в передней дома госпожи де Моншеврейль; на губах его играла все та же дерзкая усмешка, с какой он глядел тогда на женщину, одетую пастушкой. «Напротив, — услышала я его ответ вместо моего собственного, — мы уже встречались. Можно ли забыть мадемуазель, увидавши ее хоть однажды, — какие прелестные глазки, какая изящная манера подхватывать свой передник!» Видно, я залилась краскою стыда точно так же, как в первую встречу с Нинон, ибо она опять насмешливо шепнула мне на ухо: «Кровопускания, Франсуаза, не забывайте о кровопусканиях!»

Преодолев замешательство, я нашла в себе силы ответить, притом, весьма сухо: «Месье утверждает, что мы знакомы, но я даже не имею счастья знать его имя». — «Луи де Морне, — отвечал он с поклоном, — маркиз де Вилларсо и кузен господина Моншеврейля, который, без сомнения, принадлежит к числу ваших друзей». Теперь я окончательно уверилась, что интуиция не обманула меня, — передо мною и впрямь был коварный демон. Об этом говорили и его усмешка, и речь, и хищный взгляд, и обольстительные манеры; кроваво-красный камзол довершал сходство с дьяволом, каковым его многие и считали.

Мне сразу вспомнилось все, что рассказывали о нем Мадлен Круассан, Буаробер, Скаррон и другие (до сих пор я слушала эти сплетни без интереса): его любовная связь с прекрасной госпожою де Кастельно, которая спала с ним под парадным портретом своего супруга, генерал-лейтенанта; в самый решительный момент маркиз, не спуская глаз с картины, прерывисто восклицал, задыхаясь от усилий: «Великий ге-ге-герой, простите ли вы-вы-вы меня?» или «Как же это я на-на-наставляю рога столь славному во-во-воину!»; его спор за обладание любовницею с Жеромом де Нуво, которому он однажды злорадно предъявил две сотни писем означенной дамы, ее портреты и браслеты из волос, срезанных и сверху и снизу, сказавши, что «тот из них, у кого этого добра меньше», и должен уступить сопернику; его бурный роман с Нинон, пожертвовавшей для него всеми своими «финансистами», Парижем, друзьями и, наконец, длинными золотистыми волосами, которые она остригла на манер пажа, в знак верности любовнику и желания нравиться лишь ему одному; его бешеные приступы ревности, необузданные ссоры при карточной игре, бесстыдные выходки его брата, аббата, собственное его богохульство отъявленного безбожника, заключения в Бастилии, безудержное мотовство, огромное состояние, роскошные замки, охотничья свора в семьдесят псов, породистые лошади, кареты… а, главное, его глаза, которые, пусть их было всего два, сверкали, как десять тысяч бриллиантов.

У меня не было никакого желания длить беседу с таким человеком; одно его присутствие вызывало во мне странные, доселе неиспытанные ощущения — жар в животе, прилив крови к лицу, легкое удушье; ноги у меня подкашивались, и я вынуждена была сесть на стул, чтобы не упасть. Я не сомневалась, что это злое воздействие оказывал на меня адский запах его пороков и что мне как доброй христианке не подобает вдыхать его, разве лишь издали и с омерзением. Сказавши два-три учтивых слова и услышав, как Нинон отрекомендовала меня маркизу, который до того упорно величал меня «мадемуазель», полагая, видимо, незамужней, я замолчала, и кавалер, расположившийся было повеселиться, слегка растерялся. Спасение пришло ко мне в лице моего милого старичка, шевалье де Мере, — он весьма кстати явился в эту минуту, и я, только что увидевшая дьявола, обрадовалась ему, как доброму Боженьке.

После того случая я долго не встречала маркиза: его связь с Нинон кончилась двумя годами раньше, и он наведывался на улицу Турнель лишь затем, чтобы узнать новости о сыне, которого Нинон родила от него и поместила в деревне, у кормилицы; он не был вхож в наше избранное общество и, еще менее того, в послеобеденный кружок моих благочестивых дам. Я не могла удержаться, чтобы не навести о маркизе справки у Буаробера, жившего в его доме, и у госпожи де Моншеврейль, его кузины.

Никто из них не сказал мне о нем ничего худого, но и ничего хорошего я не услышала, маршал д'Альбре, которого я также расспросила о маркизе, ответил, что тот не отличился на войне, зато избрал полем битвы постель Нинон, где действовал с таким пылом, что место это оставалось за ним куда дольше, нежели за другими; маршал добавил, что сей род оружия ничем не хуже прочих. Шли месяцы, я совсем забыла о маркизе.

На улице Нев-Сен-Луи жизнь протекала своим чередом. Господин Скаррон писал длинные поэмы или песенки, в которых, невзирая на свою уверенность в моем благоразумии, обличал мои пресловутые измены, — к счастью, не называя меня по имени:

Неблагодарная, люблю я лишь тебя,

Ты ж щеголяешь лицемерьем смелым

И, на словах меня столь преданно любя,

Мне изменяешь как душою, так и телом.

Притворщица, ведь я люблю тебя!

Или, более отвлеченно:

О, Небеса, о, Боги, можно ль перенесть

То, что душе моей измученной досталось!

Убитая, поруганная честь

— Поверьте, для меня совсем не малость.

Насмешек, поношений мне не счесть;

Молю вас, окажите жалость!

Я пыталась доказать моему супругу, что все эти красноречивые стенания не имеют под собою никакой основы. «Я это прекрасно знаю, — отвечал он, — и вовсе не хочу сказать, что люблю вас более, чем Петрарка любил Лауру, а Данте — Беатриче. Все это просто развлечения стихоплета, который обязан всякий день плакаться на судьбу, чтобы добыть себе пропитание».

И верно, до благоденствия нам было куда как далеко. Мой брат Шарль, изредка наезжавший в Париж, однажды сказал мне, побывав у нас на блестящем ужине, где граф де Гиш и «Орондат» беседовали с герцогом де Вивонном и шевалье де Грамоном: «Сказать по правде, сестрица, вы далеко ушли с тех пор, как мы с вами клянчили милостыню на улицах Ларошели; мне приятно видеть ваше нынешнее благополучие. Хорошо быть женщиною, им легко добиться приличного положения в браке!» — «Что до положения, вы, может быть, и правы, — отвечала я со смехом, — что же до благополучия, то прошу взглянуть!» — и я, приподняв юбку, продемонстрировала ему свои дырявые туфли. После чего поведала, что нам пришлось продать большую часть серебра, которым я так гордилась, и что наш домохозяин, господин Меро, что ни день, «мероизирует» нас по поводу квартирной платы. Шарля ничуть не растрогали эти признания; по крайней мере, он и не подумал вернуть нам долг, вместо которого осчастливил меня двумя-тремя шутками и забавными гримасами, за которые я тут же все ему простила, ибо нежно любила брата. Я всегда радовалась, когда он на несколько дней останавливался в «Приюте Безденежья», и охотно прощала ему необязательность в денежных делах, и то, что он слишком налегал на наше вино и приударял за моими служанками чуть ли не у меня на глазах.