Книга Зеркальное время - Вольфганг Хольбайн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг в темноте вспыхнула искорка, и к зловещим всхлипам и шорохам примешался новый звук.
— Что это? —в тревоге спросил Рефельс.
Карусель продолжала крутиться, а когда прошла очередной круг и повернулась к тому месту, где вспыхнула искорка, там уже виднелось пламя, в центре которого просматривалось что-то темное. А неведомый звук стал голосом, который звал его по имени!
— Отец! — воскликнул он, не веря своим ушам. — Это отец!
После очередного оборота карусели темное пятно в сердцевине огня стало фигурой, бегущей к ним широкими шагами. Эта фигура горела. Языки пламени лизали ее волосы и одежду; она оставляла за собой в темноте цепь горящих следов.
— Юлиан! Беги! Я вас прикрою!
Юлиан ринулся в темноту.
Он ощутил нечто такое, что не было ни жарой, ни холодом, но сжигало его и вместе с тем леденило; в него будто впивалось что-то и высасывало из него все внутренности. И потом...
Должно быть, девяносто лет тому назад ярмарочная площадь располагалась метра на три повыше. То ли, может быть, уровень воды в реке с тех пор упал, то ли берег потом сровняли — так или иначе, Юлиан и Франк появились буквально из Ничего над головами изумленных посетителей ярмарки, чтобы тут же упасть на них сверху.
Прошло почти два дня, прежде чем Юлиан наконец явился к адвокату, чтобы спросить про письмо отца. Время на двух ярмарках протекало с разной скоростью. Когда Юлиан и Франк попали в прошлое, они провели там от силы один час; здесь же, в настоящем, за время их отсутствия прошли почти сутки. Они появились на ярмарочной площади — точнее, над ней — лишь на следующий день после последнего представления отца.
И это еще не все. Падение с высоты трех метров, видимо, доконало Юлиана. Он потерял сознание и открыл глаза лишь через несколько часов на больничной койке, забинтованный, как мумия, в правой вене торчала игла капельницы, вокруг жужжали и мигали приборы. К его телу были приклеены пластырями разноцветные провода.
Юлиан рывком сел в кровати, первым делом выдернул из вены иглу, поотрывал все провода, подошел к шкафу и стал искать свою одежду.
Но ее там не было, и неудивительно — после всех испытаний, выпавших на ее долю.
Тут открылась дверь, и в палату вошла дежурная медсестра.
— Ты с ума сошел! Ты не можешь... — От возмущения она не находила слов.
— Где мои вещи? Мне надо идти!
— В мусорном баке, где же им еще быть! Ну-ка, сейчас же, немедленно в кровать, пока врач не видел, что ты натворил!
Она цепко схватила Юлиана за плечи и так решительно отбуксировала его в кровать, что он от растерянности даже не сопротивлялся. Но когда она собралась снова воткнуть ему в вену иглу, он выдернул руку.
— Ну нет! Ничего вы в меня больше не воткнете. И ничего не впрыснете без моего согласия.
— Я сделаю все, что положено, — упорствовала медсестра.
— Вы не дорожите своим местом? — спокойно спросил Юлиан. — Если на вас поступит жалоба за рукоприкладство...
— Но это же... — Сестра побледнела и выбежала из палаты.
Юлиан сам удивлялся, как он посмел так грубо разговаривать, и решил при первой же возможности извиниться перед ней. Но это не значило, что он собирался ей подчиниться. Он должен сейчас же уйти отсюда! Но как?
Через несколько минут медсестра вернулась в палату в сопровождении врача, перед которым Юлиану бессмысленно было демонстрировать свою надменность.
В этот вечер Юлиан много узнал об отношениях между врачами и пациентами, и прежде всего он узнал главное: что четырнадцатилетние мальчики — как, впрочем, и четырнадцатилетние девочки — не обладают никакими, а точнее сказать, абсолютно никакими правами. Он был несказанно рад, когда на следующий день к нему явились с визитом двое полицейских. Они ни в коей мере не стали ему симпатичнее, но их приход означал хоть какое-то движение дела. С их помощью он мог хотя бы узнать, почему его здесь держат.
Он не пытался врать, но это была одна из тех ситуаций, когда было бы лучше соврать. Разговор длился полчаса, и уже с середины беседы Юлиан начал подозревать, что ему не верят...
— Вернемся к ране на твоей правой ступне, — сказал полицейский. — Доктор Бертрам уверяет, что она нанесена колющим оружием. Ведь в наши дни такие вещи легко узнать.
— Это был гвоздь, — уточнил Юлиан.
— Ты на него наступил?
— Нет. Я же сказал, гномы хотели меня прибить гвоздями.
— Гномы?
— Которые были на карусели, — терпеливо объяснил Юлиан. — Несколько гномов держали меня, а двое собирались прибить.
— Ага, — сказал полицейский. — Тогда, значит, и резаная рана на лодыжке тоже оттуда?
— Да, только от пилы. Такая большая двуручная пила, знаете? Одному я так заехал, что у него отлетела башка, но остальные очень упорствовали. Ну, вы знаете, какие эти гномы.
— Конечно, — подтвердил полицейский. — Но ты уверен, что это были семь гномов, а не Белоснежка?
— Совершенно уверен. Белоснежка в это время пыталась перегрызть горло Франку.
— О да, конечно, — согласился с ним полицейский. — И как я мог забыть? Но почему же твой друг не мог защититься?
— Вы не видели, какие у Белоснежки зубы, — сказал Юлиан не моргнув глазом. — К тому же с ней был еще силач.
— Силач? — Глаза у полицейского расширились.
— Он держал Франка, когда на него напала Белоснежка. Хорошо, что у нее не было ног, поэтому она оказалась не очень расторопной. Но видели бы вы ее зубы. Во-от такие!
Младший полицейский кашлянул, а старший заорал:
— Ну, ты, разбойник! Хватит валять дурака! Думай, наконец, с кем разговариваешь!
Он даже привстал со стула, лицо налилось кровью. Казалось, еще мгновение — и он лопнет. Но в палату заглянул врач:
— Господа! Я вас прошу! Мы же не на футбольном поле!
— Зато, похоже, в сумасшедшем доме! — негодовал полицейский, правда, уже не так громко. — Этот разбойник пытается водить нас за нос! Вы хоть знаете, что он тут рассказывает?
— Да, знаю. Про троллей, гномов и Белоснежку с длинными зубами.
Все трое растерянно посмотрели на врача. Доктор улыбнулся и снова посерьезнел:
— В первую ночь ты был в бреду.
— И вы поверили в этот бред? — ахнул полицейский.
— Нет, — сказал доктор. — Но поверил он. Такое бывает довольно часто. После тяжелого шока реальность и галлюцинации путаются. Это и у взрослых бывает. Потребуется время, чтобы все вошло в норму.
— Но у нас нет времени, — недовольно заявил полицейский.