Книга Наследник императора - Александр Старшинов

Вместе с устоявшимся распорядком в жизни появилась иллюзия безопасности — как будто угроза казни миновала, жизнь вошла в новую, пусть и странную, колею и катилась к неведомой цели.

Приску всегда казалось прежде, что зимой жизнь в этих горах замирает, жители прячутся по домам, и если не впадают в спячку на медвежий манер, то пребывают в состоянии очень близком к этому — проедая запасенное летом, высчитывая дни до звонкоголосой весны. Но выяснилось, что картина, нарисованная фантазией Приска, так же далека от действительности, как теплая италийская зима от здешней, суровой, морозно-снежной. Горы вокруг жили отнюдь не тихой жизнью, и, как под снегом по весне собираются ручьи, чтобы обрушиться всей своей мощью в долины, так и даки копили силы для грядущих сражений.

По утрам большой отряд даков строился на террасе за воротами, вперед выходил предводитель, доносилось пронзительное завывание рогов, и… начинался танец. Всегда один и тот же, с отбивание ритма, с громким единым воплем из сотни глоток, с топаньем в землю так, что казалось, сама земля должна была содрогнуться. Предводитель с дубиной, выкрашенной красной краской, выкрикивал команды, в ответ даки выли, кричали, свистели, орали во всю глотку и тоже размахивали дубинами. Если это и был танец, то он очень походил на бой с противником, который пока еще не появился.

«Но очень скоро появится…» — отмечал про себя Приск.

Выломанные в карьерах камни с необыкновенной легкостью на волокушах затаскивали наверх по снегу. Пока что их складировали там, где весной начнут достраивать укрепления, и почти насмехались над римлянином, наблюдавшим, как тащат дубовые бревна и доски для новых створок западных ворот.

Только теперь сделалось ясно, как варвары поднимали на эти высоты глыбы известняка и андезита, практически не имея дорог — ибо дорогами зимой им служили всего лишь узкие просеки, по которым на волокушах или просто по снегу затаскивали на вершину горы тяжелые камни и цельные столбы. Опять же по снегу поднимались в столицу караваны с зерном: везли из долин пшеницу, просо, бобы в больших, местной работы кувшинах, засыпали огромные хранилища в самой крепости и сакральной зоне за восточными воротами. Готовились к осаде. Сармизегетуза не желала склонять гордую, увенчанную облаками голову ни под чью властную длань.

Но приходили караваны не только с зерном.

Однажды утром раздались вопли, радостный вой, пронзительные звуки рогов. В западные ворота Сармизегетузы входило воинство — возглавлял его молодой пилеат в чешуйчатых доспехах верхом на вороном длинноногом жеребце, каких прежде у даков Приск если и видел — то редко. По тому, как конь нервничал и пытался повернуть совсем не туда, куда направлял его всадник, можно было догадаться, что жеребец — недавняя, только что взятая в походе добыча. Еще несколько всадников следовали за предводителем, а уж потом гнали связанных веревками ободранных, обмороженных и грязных пленников. Женщины и мужчины, многие босые, брели по снегу, воя от боли и ужаса. Мужчины почти все ранены, многие женщины — избиты.

Римляне? Нет, эти широколицые пленные не походили на римлян. Судя по длинным льняным рубахам и шароварам мужчин, опять же длинным, изорванным платьям женщин, можно было предположить, что это, скорее всего, сарматы. За пленными вели навьюченных добычей мулов, гнали коней и скот. Кони, скотина, значит, точно сарматы. Их жилые повозки даки бросили за ненадобностью, взяли только самое ценное — золото, скот, пленников. Несколько конвоиров нарядились в трофейные доспехи — длинные рубахи из плотного льна, обшитые на манер перьев пластинами из нарезанных и выглаженных кусочков рога. У одного из даков Приск заметил длинный, явно трофейный контус.

— Языги… — услышал Приск возглас стоявшего подле него Рыси.

Языги? Сарматское племя, поселившееся на землях близ Данубия в устье Пафиса,[53]как именовал эту реку Плиний Старший в своей «Естественной истории». Помнится, еще летом Лонгин рассказывал о стычке даков с языгами. Вожди языгов жаловались на несправедливость Траяну, но Децебал не желал оставить это племя в покое и устроил зимой новый набег.

— Децебал! Децебал! — закричали вдруг десятки голосов.

Приск обернулся. От дворца спускался дакийский владыка в развевающемся плаще с бахромой, из-под суконной шапки змеились седые пряди длинных волос. На груди царя сверкало золотое изображение Диоскуров.[54]

Возглавлявший отряд всадник соскочил на землю и почтительно поцеловал Децебалу руку. Судя по тому, как походил командир отряда лицом на царя, это был его старший сын.

— Скориллон — смелый воин! — восторженно воскликнул Рысь.

— Наследник Децебала? — спросил Приск.

— Пока еще нет. Слишком молод. Чтобы получить в наследство отцовское царство, ему придется доказать свое мужество и силу.

Пленники завыли от ужаса и повалились на землю — лицом вниз.

— Языги получили по заслугам, — ухмыльнулся Рысь. — Прошлым летом приезжали их вожди, набрали у царя золота и убрались назад в свои болота, а ни лошадей, ни конницы, как обещались, не прислали. Царь карает за лживые обещания.

Похоже, Рыси нравилось подобное «мечное» правосудие. Приск же отметил другое: если вожди языгов решили, что могут взять золото у Децебала и исчезнуть, не выполнив обещаний, значит, плохи дела у правителя Дакии.

* * *

В этот день над Сармизегетузой плыл жирный запах мяса, Лонгину и его спутникам Рысь принес на серебряном блюде куски мяса, приготовленные с диким чесноком и луком.

— Надеюсь, это не человечина, — пошутил Лонгин, но мяса есть не стал, предпочтя творог, молоко и хлеб.

Приск же от баранины не отказался.

Охранники последовали примеру Лонгина и тоже есть мясо не стали. Рысь пояснил свой отказ тем, что следует давнему запрету Деценея на употребление в пищу мясного. Хотя в нынешние времена, особенно зимой, редко кто эти запреты соблюдает, но воину, входящему в личную стражу верховного жреца, не подобает есть мясо и пить вино. Приск мысленно возразил: верховный жрец — тот же Децебал, одним его подданным дозволено есть мясо, другим — нет, нелепость выходит. Но вслух сомнения высказывать не стал: его, римского центуриона, несуразицы местных обычаев не касались. Во всяком случае — пока.

Вечером Приск видел, как нескольких пленников увели в восточные ворота, и вслед за ними из крепости ушли почти все мужчины, после чего ворота закрылись. В вечернем морозном воздухе разнеслись пронзительные вопли рогов, потом — короткий, отрывистый и полный ужаса человеческий крик заставил невольно поежиться, а прикатившийся следом многоголосый рев толпы был ожидаем и почти не удивил.