Книга Пуля с Кавказа - Николай Свечин

– Дорогая вещь, – сказал он, возвращая кинжал войсковому старшине.

– Дорога память. Память о том времени, когда ты был молод… Так вот, об артиллеристах. Вернулся я к горской позиции и вижу: два десятка солдат, из которых большинство, как и я, ранены, пинают возле пушки человека. А тот катается по земле и бранится. По-русски. Оказалось, артиллерист, наш дезертир. До последнего стрелял, не убегал, сволочь! Солдаты, понятное дело, разъярились. Войне конец, а этот… Ну, и зажгли его.

– Зажгли?

– Да. Ещё живого. Подпалил на нём одежду. Он вскочил, бегает, а они встали кольцом и из круга его не выпускают, толкают вовнутрь. Дезертир кричит, мечется, а мои ширванцы только прикладами его угощают…

– Пощады не просил?

– Потом уже, перед тем, как помирать. Сказал: братцы, добейте, мочи нет терпеть.

– А солдаты?

– Смеются. Говорят: привыкай, собака, тебе теперь в геенне каждый день эдак-то будет. Минут двадцать он горел, и сознание не терял, пока не кончился. Вот, Алексей Николаевич, так я ознакомился с людьми Лемтюжникова. Ну-с, пойду встречу исправника, а вы поскорее поправляйтесь!

Артилевский ушёл, а вместо него вскоре появился озабоченный Таубе.

– Ну, Лёха, ну, орёл! – сказал он. – Такого зверя завалил. Знаешь, кого ты стрельнул?

– Которого из трёх?

– Первого, в синем бешмете, что был возле коней. Оказался сам Гамзат-пушикчи[81]!

Лыков скривился:

– Если бы ты сказал про Большого Сохатого или Верлиоку… А имя твоего злодея мне ни о чём не говорит.

– Один из опаснейших преступников Дагестана. Грабят многие, а этот ещё и убивал: старался не сохранять свидетелей. На его совести более десяти жизней. Кровников имел по всей Аварии. Аул гудит – у него и здесь имелись жертвы. Три года за ним охотились. И армия, и полиция, и кровники – а попался он тебе!

– Да чёрт с ним, – отмахнулся Алексей. – У меня сейчас была интересная беседа с Артилевским. Выяснилось, например, откуда у него такой кинжал. И вообще, он оказался лучше, чем я до сих пор полагал.

И он пересказал барону свой разговор с войсковым старшиной. Тот внимательно выслушал, вздохнул:

– Да, туману всё больше. Ну ничего! На заколдованной горе весь туман рассеется. Что-то лекаря долго нет, а тебе пора уж менять перевязку.

Тут из-за забора этапного двора вышла женщина. Даже, скорее, дама… Лет тридцати, русская, стройная, с привлекательным лицом и чудными карими глазами. Откуда такая в диком дагестанском ауле? Дама была одета в простой, но элегантный укороченный костюм, а в руке держала акушерский саквояж.

– Добрый день, господа, – сказала она приятным воркующим голосом. – Это вы затребовали доктора? Прошу прощения, я только сейчас освободилась.

– Вы… доктор? – ошарашено спросил подполковник, торопливо снимая фуражку. Лыков немедленно последовал его примеру.

– Лидия Павловна Атаманцева, здешний лекарь. Куда идти?

– Вон туда, пожалуйста. Раненый перед вами. Лыков Алексей Николаевич. А я Таубе Виктор Рейнгольдович.

– Ранение сквозное?

– Я вытащил пулю своими силами, – пояснил сыщик. – Стало сквозное.

– Своими силами? – с интересом глянула на него Атаманцева. – Имеете опыт?

– Приходилось воевать…

Втроём они прошли в комнату начальника караула, отведённую для раненого.

– Простите, госпожа Атаманцева… – нерешительно начал барон, – но… что, в ауле нет другого доктора? Или хоть табиба. Не может быть, чтобы к вам обращались за врачебной помощью горцы-мужчины.

– Что, не ожидали увидеть здесь «жевешку»[82]? – неприязненно ответила Лидия Павловна. – Вы тоже из них, из этих? Разумеется, мужчин пользует местный табиб. Ко мне приходят женщины и дети. Но он сейчас в отъезде, вернётся только завтра утром. Что вас смущает? Я с отличием закончила Женские врачебные курсы при Медико-хирургической академии. Была ассистентом профессора Здекауэра. Мне уйти?

– Нет, ни в коем случае! – воскликнул Таубе. – У нас с Алексеем Николаевичем нет никаких сомнений в вашем опыте! Просто это несколько неожиданно: в глухом аварском ауле встретить такую женщину.

– Какую ещё такую женщину? – вскинулась Атаманцева. – Я вам дипломированный доктор, а не объект для волокитства!

Таубе окончательно смешался:

– Ну, я выйду, оставляю Лыкова на вашем попечении.

И быстро ретировался в общую комнату, плотно закрыв за собой дверь.

– Раздевайтесь! – приказала Алексею «жевешка».

Тот, смущаясь, снял бешмет и стянул рубаху.

– Ого!! – опешила Атаманцева, – Да вы, Алексей Николаевич, истинный геркулес! Какое великолепное сложение! С вас только статую лепить! Подковы случайно не ломаете?

– Только по необходимости, – сдержанно ответил коллежский асессор.

– А согните мне пятак на память! Впрочем, простите, это я глупость сказала. У вас же рука ранена.

Лыков без труда мог сложить пятак пирожком пальцами одними левой руки, но решил этого не делать. Докторша показалась ему излишне раскованной. Вспомнились рассказы о «жевешках», их распущенности и дурных нравах.

Атаманцева тем временем обошла Лыкова кругом, внимательно разглядывая.

– Великолепно! Какой торс! Ничего подобного никогда не видела. Но… эк вас, однако, передырявили-то… Шесть?

– Семь. Ещё одно на ноге. Эта дырка восьмая.

– Что у вас за служба, если так перепадает?

– Я служу в полиции в чине коллежского асессора.

– В полиции? – Лидия Павловна сразу отшатнулась.

– Да, в Петербурге, в Департаменте полиции чиновником особых поручений.

– Особых поручений? Политических ловите – в этом ваши особые поручения?

В голосе «жевешки» послышались откровенно враждебные ноты.

– Мои клиенты – исключительно уголовные. Народ опасный – сами видите; на каторгу добровольно идти не хотят. Я очищаю от них общество и не собираюсь стыдиться своей службы, как бы это кому-то не нравилось.

– Только уголовные? Поймите, для меня это очень важно!

– Вы не случайно в этих краях? У вас были неприятности с полицией?

– Два года пребывания в одиночной камере петербургского Дома предварительного заключения – это, по-вашему, фунт изюму?

– За что вас так?

– Я однажды была на квартире студента, у которого так же однажды, совсем в другое время, побывал террорист Тихомиров.