Книга Мастер и Афродита - Андрей Анисимов

Темлюков пошел за свечой, а когда вернулся, увидел обнаженную Шуру. Темлюков поставил свечку на пол у ног девушки и принялся целовать ее колени, бедра. Шура взяла Темлюкова за плечи, сняла с чего рубашку, погладила грудь и, расстегнув ремень, опустилась на колени.

Темлюков имел женщин предостаточно. Жизнь художника и моделей происходит гораздо свободнее, чем принято у добропорядочных обывателей, но так хорошо, как с Шурой, ему не было. Может, было, но Темлюков этого не помнил. Откуда эта деревенская девчонка знала столько слов в непростой азбуке физической любви? Большой практики у нее быть не могло. В деревне каждая встреча мужчины и женщины фиксируется. В Воскресенском Шуру уважали, а гулящих девок на селе презирают. Выходит, по женскому чутью, заложенному самой природой.

Темлюков ничего не видел и не слышал. Он брал женщину и не мог насытиться. Казалось, что и сил больше нет. Он откатывал к стене, видел медную гриву, зовущий алый рот и всю ее такую бесстыдную и манящую, и желание приходило снова.

– Ну и кобелина же ты, – сказала Шура и, пошатываясь, направилась в душ. – Вроде старый, плюгавый, откуда берется? Или вы все художники такие кобели?

Темлюков не ответил. У него не было сил. Он улыбнулся и заснул. Шура приняла душ, выйдя из ванной, взглянула на спящего Темлюкова, покачала головой и открыла окно. Ветер гнал по Нижней Масловке опавшие листья. В Москве начиналась осень.

6

Зойка Совкова не любила художников. Раньше Зойка вообще никого не любила, а теперь… Но это была ее тайна, и никому дела до того нет. Художников Совкова не любила люто: спят сколько хотят, ничего путного не делают. Создание картин путным делом Зойка не считала, твердо веря, что малевать можно и в свободное от работы время. И еще Зойку бесило, что художникам за малевание платили. Возможно, и не слишком много, но, с точки зрения Зойки, живописцы загребали огромные деньжищи. Совкова служила в ЖЭКе и получала сто пятнадцать рублей в месяц, а художникам за мазню могли отвалить полторы-две тысячи. Таких денег она и в руках не держала. Скопила путем режима экономии семьсот рублей и хранила их на срочном вкладе в сберкассе.

Служба у Зойки была ответственная. Совкова готовила мероприятия, связанные с рождением вождя мирового пролетариата, следила, чтобы в кружках не падала посещаемость, вела списки неблагополучных семей, пенсионеров, инвалидов. В особой папке держала фамилии тунеядцев и художников. Тунеядцы находились под надзором милиции. Художники – под надзором КГБ. Зойка стучала и туда и туда. Делала она это добровольно, но, с другой стороны, сама ее должность подразумевала стукачество. В милиции Совкова появлялась часто и была там человеком своим. Раз в месяц в милицию являлся сотрудник КГБ, и Зойка докладывала ему свои наблюдения над художнической братией. Зойка жила в полуподвальной квартире, часто сидела на лавочке и слушала сплетни.

Особенно Совкову интересовал Константин Темлюков. Его фамилию сотрудник КГБ выделил именно в тот самый день… До того дня Зойка была просто стукачкой, а после – совсем другое дело. Тогда сотрудник пристально посмотрел ей в глаза и назвал фамилию, причем не в списке вместе с другими, а отдельно. Зойка осознала, что ей поручено большое государственное задание.

За Темлюковым следить Зойке было гораздо легче, потому что он жил в своей мастерской. Художников, живущих в мастерских, насчитывалось немного.

По закону о творческих мастерских, жить там не полагалось. Мастерские относились к нежилому фонду.

Раз фонд не жилой, то и жить там нельзя. Но художники жили. Чаще всего это были ушедшие из семей не очень молодые мужчины. В мастерских они устраивали гнездо с новыми молодыми пассиями. Нередко такое сожительство приводило к новому браку, часто ни к чему не приводило, и, разочаровавшись в новом предмете, мэтр возвращался в семью. В милиции знали о нарушителях, но глядели на это сквозь пальцы.

Милиционеры, в отличие от Зойки, художникам симпатизировали, наведывались к ним, угощались вином и с удовольствием беседовали. Милиционеры художникам симпатизировали, а КГБ – нет.

Не стал исключением и сотрудник, с которым встречалась Совкова. Имени и фамилии его Зойка до сих пор не знала. Когда тот являлся в милицию, ему освобождался отдельный кабинет. С первой встречи с гэбистом Зойка ощутила невероятное волнение. Надо отметить, что, с точки зрения социалистической нравственности, Зойка являла пример исключительный. К своим тридцати восьми годам Зойка пришла девицей. Большого труда сохраниться в невинности Зойке прикладывать не пришлось. Плоская, сутулая молодка особого желания у мужского пола не вызывала. По пьяному делу в ЖЭКе или даже в милиции мог найтись любитель, но без серьезных намерений претендента отдавать свои женские прелести Совкова считала недопустимым.

В двадцать лет Зойка влюбилась в артиста Стриженова. Олег Стриженов знаком с Зойкой не был и потому ответить взаимностью не мог. Зойка бегала на все фильмы, где играл возлюбленный, скупала все открытки с его портретами и вырезала встречавшиеся в журналах кадры из его фильмов. Даже одно время не пожалела денег и выписала «Советский экран». По понятным причинам любовь Зойки осталась платоническим чувством и урону ее девственности не нанесла.

Гэбист принимал Совкову по последним четвергам каждого месяца. На свое второе свидание с представителем спецслужбы Совкова шла, блаженно улыбаясь. Еще за неделю она продумала свой гардероб, купила нейлоновую кофточку, которая своей прозрачностью просвечивала нулевой бюстгальтер, показывая, что место, отмеченное природой для женской груди, у Зойки имеется. Она даже, впервые в жизни, подчернила ресницы и чуть нарумянила щеки. Нужды в этом не возникало, поскольку в кабинете она рдела, как утренняя заря. Томление к гэбисту пришло не случайно: по некоторым признакам Совкова сразу ощутила с ним родство душ. Эти признаки непосвященный никогда бы не приметил: когда у Зойки вырывался уничижительный эпитет к живописцам, сотрудник понимающе ухмылялся. Иногда улыбался только глазами, иногда удовлетворенно покашливал…

Во время свидания на внешние признаки Зойки сотрудник внимания не обратил. Он просто на Зойку ни разу не взглянул. Ее ресницы, румянец и прозрачность нейлона отмечены им не были. Прошло два месяца. Зойка изменилась. Несколько распрямилась сутулая фигурка, в тусклых злых глазках наметились томные отблески. Зойка влезла на каблуки и выросла почти до нормального роста.

В тот день Совкова доносила о посещении мастерской Темлюкова иностранным посетителем. Беседа подходила к концу. Гэбист никогда не здоровался и не прощался, а только кивал. Кивок означал, что пора докладывать, он же означал, что аудиенция завершена. Перед финальным кивком гэбист поднял на Зойку свои водянистые, бесцветные глаза и, видимо, заметил в своей стукачке такое обожание и смущение, что вместо кивка вышел из-за стола, запер дверь кабинета и подошел к Зойке сзади. Взяв своего осведомителя под мышки, он поставил ее коленками на стул, затем задрал юбку, после чего Зойка ощутила жгучую боль между ног. Маленькая стукачка напрягла всю силу воли, чтобы не крикнуть. Она стиснула зубы и издавала только невнятное шипение. Закончив любовный акт, сотрудник уселся за свой стол и, посапывая, углубился в бумаги. Зойка еще некоторое время провела в той позе, в которой была оставлена, затем осторожно сползла со стула, оправила свое белье и страстно взглянула в сторону своего предмета. Головы гэбист так и не поднял. Зойка на цыпочках подошла к нему, чмокнула в коротко стриженную прическу и пошла к двери. Так же на цыпочках, стараясь не шуметь, повернула ключ и покинула кабинет.