Книга Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев

— Дело вовсе не в том, что думает об этой казни Европа, — доверительно сказал Бенкендорф, — и даже не в том, что действия ваши возмутили государя императора. Они были незаконны…

— Знаю, — нахмурившись, ответил граф и отошел к окну. Его разочарованный взгляд говорил: «Вот и изливай перед немцами душу! Им везде подавай закон!» — Вчера я написал государю письмо, — сообщил он многозначительным тоном. — Прошу его об отставке. — И после паузы добавил: — Жить в этом городе становится невыносимо.

— Слишком много обескровленных, злых и голодных людей… Все они требуют от вас компенсации… — Александр сделал сочувственное лицо, он прекрасно знал, в какой давящей обстановке всеобщей ненависти приходится жить семье губернатора.

— Это и не люди вовсе, какие-то гады ползучие, то и дело шипят, норовят куснуть да впрыснуть яду! — Ростопчин, нервно жестикулируя, заходил взад-вперед по кабинету. — Теперь, когда армия Наполеона далеко и ничто им не угрожает, они мне предъявляют счет за сожженное имущество. Патриотизм для них — пустой звук! Они не понимают, что такое жертва во имя спасения Отечества! — Он снова подошел к Бенкендорфу. На этот раз глаза его горели безумным огнем. — Вот ты, братец, немец, а готов жизнь отдать за Россию. А они, русские люди, как крысы, попрятались в своих поместьях! Они и меня подозревают в корысти, распускают по городу слухи, будто я припрятал свое имущество от пожара. Какая низость! Какое безнравственное падение духа!

Александр уже убедился, что Ростопчин искренний патриот, и не только на словах. Пожалуй, более страстного патриота ему не доводилось встречать. При этом он испытывал противоречивые чувства к человеку, так легко попиравшему законы. Особняком стояла казнь Верещагина, самое чудовищное из всех преступлений графа.

— Вот ты, батюшка, коришь меня за Верещагина, — будто подслушав его мысли, проникновенно заговорил Федор Васильевич, — а того понять не можешь, что это было своего рода жертвоприношением. Народу русскому нужно вкусить вражьей кровушки, чтобы воспрять ото сна. И тогда он непобедим! Тогда ему сам черт не страшен!

— Верещагин не был ни врагом, ни предателем, — возразил Бенкендорф. — Вы казнили его лишь за то, что он перевел с французского письмо Наполеона.

— Не только перевел, но и стал распространять текст среди знакомых, — поправил губернатор. — Это ли не предательство, когда враг стоит у ворот?

— Лишь в малой степени. Сенат принял верное решение отправить Верещагина в Сибирь, — упорствовал Александр. — Неужели вы не понимали, что придется отвечать за его гибель?

— Отвечать я буду перед Богом, друг мой. — Он молитвенно сложил руки на груди и вдруг неожиданно хихикнул: — Представь себе, голубчик, этот купеческий сын мерещится мне в самых неожиданных местах! Такой назойливый оказался! Давеча Медокс расписывает Большой оперный дом, который он мечтает построить вместо Петровского театра. Вообразил я этот красивый дом с фонтанами во дворе и вдруг в одном из фонтанов совершенно явственно увидел Верещагина, или, вернее сказать, то, что от него осталось… Является он мне также и в сновидениях, окровавленный, избитый, с вытекшими глазами. Хорошо, что не пристает, отмалчивается. А то ведь, говорят, покойники часто проклинают, сыплют угрозами…

— Вы серьезно видите призрак Верещагина? — Бенкендорфа не покидало ощущение какого-то неуместного розыгрыша.

— Вижу его, проклятого, — вздохнул граф. — Вижу, но совестью не угрызаюсь и этого адского выходца не боюсь. Чего мне бояться? Поступил я с ним правильно. Россия лишь ненавистью народной изгнала корсиканца со своей земли и возрождается к новой жизни. А что касаемо покойничка, так ведь не укусит он меня, в самом деле.

— Коль вам мерещится покойник, значит, совесть ваша все же не спокойна, — предположил генерал.

— Власть немыслима без пролитой крови, голубчик, — назидательно заметил Ростопчин. — У всякого властителя имеется свой скелет-с в шкафу. Без энтого им никак нельзя-с. — Он лакейски выгнулся, помахал руками, изобразил угодливую улыбку. — Погоди, когда вскарабкаешься к нам сюда, наверх, у тебя непременно заведется свой… окровавленный. — Последнее слово он произнес патетично, сделав ударение на предпоследнем слоге. — Попомни мое слово! Будет он являться тебе по ночам и дрожащим замогильным голосом вопрошать. — Граф мастерски изобразил мертвеца с отвисшей челюстью, остановившимся взором и, широко загребая руками, будто веслами, произнес: — «За что? За что, Бенкендорф?» — После чего разразился громким деревянным смехом.

Бенкендорфа коробило, когда губернатор корчил из себя шута, но ни один мускул не шевельнулся на его лице в ответ на артистическую импровизацию Ростопчина. «Ему просто стыдно признаться, что история Верещагина мучает его, — думал Александр. — На словах он такой храбрый и хладнокровный, а по ночам-то небось покрикивает…»

— Вижу, батюшка, не расположен ты сегодня к веселью, — констатировал граф, и лицо его мгновенно сделалось суровым. — Что ж, изволь, погрустим.

Федор Васильевич уселся в кресло и пригласил Бенкендорфа последовать его примеру. Он протянул гостю табакерку, наполненную душистым вирджинским табаком, но тот вежливо отказался. Впрочем, граф тоже не стал нюхать табак, отставив табакерку в сторону.

— Мне хорошо известно, — начал он, — кто оказал тебе помощь в поиске свидетелей. Мой Ивашкин докладывал ежедневно о каждом твоем новом шаге и рвался в бой. Мне с трудом удавалось удерживать этого отчаянного молодца…

— Он успел устранить двух очень важных свидетелей, — возмущенно воскликнул Александр. — Это форменный разбой, и я не собираюсь умалчивать…

— Знаю, все знаю, батюшка, но речь сейчас пойдет не об этом. — Федор Васильевич сделал паузу, опустил голову и, разглядывая носки своих туфель, произнес: — Натали влюблена в тебя, мой друг, и влюблена не на шутку. Твое имя у нее с уст не сходит, ты для нее идеал, совершенство, и уж не знаю что еще. Так что, если ты вознамеришься предложить ей руку и сердце…

— Как раз это я и намеревался сделать, — порывисто признался молодой генерал, обрадованный тем, что граф сам затронул опасную тему. — Правда, я хотел повременить до возвращения из похода.

— Сударь мой, тебе не стоит делать предложения ни до, ни после похода.

— Но ведь вы сами только что сказали, что Наталья Федоровна…

— …должна как можно скорее забыть о тебе, — усмехнулся Ростопчин. — Мы с графом Семеном Воронцовым решили наконец породниться, так что Наташа выйдет замуж за его племянника, князя Нарышкина.

— Ваша дочь об этом знает? — дрогнувшим голосом спросил Александр.

— Пока еще нет, но в скором времени мы ее оповестим. — Обезьяньи глазки графа смотрели лукаво и одновременно задиристо. Его взгляд ясно говорил: «Ну что, немчик, получил мою Наташку? Кукиш с маслом тебе!»

Бенкендорф был потрясен новостью, хотя всеми силами старался этого не показать. А губернатор, наслаждаясь моментом реванша, продолжал:

— К тому же, не скрою, я противник межконфессионных браков, несмотря на то что они нынче в большой моде и весьма поощряемы нашим государем. Поверь, голубчик, я ничего не имею лично против тебя. Ты мне весьма и весьма симпатичен, но все вышеперечисленные обстоятельства…