Книга Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

стеклянный балкон, где меня устроили за неимением свободной комнаты. Здесь мы еще проболтали, а затем разошлись. Утром я очень рано поднялся и стал одеваться. Балкон выходил во двор с видом на флигель, который нанимала какая-то чета молодоженов с очень красивой девушкой лет 18-и, своей родственницей. Эта последняя, пользуясь ранним утром, в очень откровенном костюме мыла, нагибаясь, пол комнаты, обнаженными частями тела обратившись к балкону… Первый раз в жизни что-то страшно ударило мне в голову, и я почти лишился чувств. С этого дня я понял, что перестал быть отроком, и что невинная совершенно возня с моими сверстниками другого пола уже неуместна. Я стал от этого уклоняться, что обратило на себя внимание, и надо мной взрослые дамы и мужчины стали подтрунивать. «Посмотрите, посмотрите! Наш недотрога совсем зарумянился и переконфузился. А ну-ка, Маша, возьми его в оборот!», – говорит, шутя, старая тетка своей племяннице, бойкой девушке Маше, с которой я так еще недавно возился совершенно по-товарищески. Проявление этого нового и сильного инстинкта стало резко сказываться на моих отношениях к моим недавним сверстницам и женщинам вообще.

Говорю на эту тему, может быть, слишком откровенно, потому что считаю время проявления полового инстинкта в жизни юноши очень важным событием. По моему глубокому убеждению, привитое воспитание требует, чтобы именно в это время кто-либо из самых близких родных или воспитателей объяснил бы юноше все, что ним происходит и поруководил бы им. От какой массы несчастных поступков с их с их отвратительными последствиями были бы спасены все юноши, если бы они в этот начальный период имели твердых, честных и разумных руководителей или советников!

С этой поры я перестал уже быть вполне естественным, веселым и искренним в своих отношениях. Старшие братья были далеко; разговоры старших товарищей мне об этих делах претили; к воспитателю обратиться за советом, когда нас у него так много и все в таком же положении, я стеснялся, а больше всего боялся насмешки и глумления, что было совершенно обычно тогда. Это была одна из серьезных причин, почему я стал избегать женского общества, хотя страстно его и желал. В результате, в минуты сильного проявления полового инстинкта появлялось желание тайком найти женщину, совершенно забывая о всех лекциях и страхах паноптикумовской выставки. Как важны в такой период роста юношества указание разумного режима жизни и употребление простых средств (холодные души, обмывания и пр.), чтобы успокоить свои нервы, и как полезны были бы разумные и толковые объяснения в эту пору развития молодого мужского организма, чтобы предостеречь его от безумной затраты энергии!!!..

Конечно, очень много для нас сделал директор, но и он в этой сфере жизни нашей дальше идти не мог. Тут может помочь только зоркий и неослабный надзор опытного и самого близкого и родного человека (отца, матери, старшего брата, замужней сестры), на что в такой массе, мы питомцы корпуса, рассчитывать не могли, а в наших коренных родных семьях на это никто почти серьезного внимания не обращал.

Плохую услугу в этот период развития юношества оказывает порнографическая литература и скабрезные рассказы, преждевременно разжигающие половой инстинкт. Серьезное зло этой литературы важнее, чем политической.

Очевидно, в интересах прогресса человеческого рода, что-то коренным образом должно будет измениться в отношениях между полами: путем воспитания поколений, вероятно выработаются другие, вполне естественные и нормальные отношения, чуждые той преступной страстности и чисто животного, унижающего женщину эгоизма, которые теперь так серьезно ломают даже превосходные натуры мужчин и совершенно губят девушек и женщин.

Лето подошло к концу. Стали появляться новички со своими провожатыми. Директор был очень много занят и мало показывался. Мы из лагеря перешли в свои зимние помещения, а наш VI класс переместился в самый старший возраст. Начался учебный 1874–1875 год. Из дому я получил известие, что брат Максимилиан окончил 1-е военное Павловское училище и вышел офицером (прапорщиком) на Кавказ в 38-й артиллерийскую] бригаду. Проездом из Петербурга в г. Одессу (к своей невесте) брат на короткое время заехал к родителям. От Саши никаких известий не было, и никто не знал, где он, что очень беспокоило Катю и нашу мать.

Начались наши классные занятия, и мы почувствовали всю серьезность этого года, в который полностью уже развернулась новая, усиленная программа реформированной военной гимназии. Мы с горячностью принялись за дело, которое нас настолько затянуло, что даже в отпуске, в гостях, мы только и говорили о новой программе и всех трудностях предметов. Все-таки, в свободное время мы охотно занимались и музыкой, и фехтованием, и работали в мастерских.

Но в этот год нам, шестиклассникам, уже официально предложено было обучаться верховой езде под руководством строгого берейтора три раза в неделю, по часу на каждый старший класс. Набросились на это упражнение мы с великим жаром, с нетерпением ждали дней езды нашего класса. Считаю, что это общение и было основанием моей довольно серьезной начальной подготовки в верховой езде, оно оказало мне большую услугу при дальнейшем моем прохождении курса в училищах и академии Генштаба.

Жизнь наша потянулась в постоянных и усиленных занятиях, и даже труднее стало читать посторонние книжки. Редко переписывался я и с родными, от которых долго не имел никаких вестей. Уже зимою, перед Р[ождеством] Х[ристовым], побывал в г. Киеве по своим делам старший брат Николай и сообщил мне под большим секретом, что от Саши нет и не может быть писем, так как он, по слухам, арестован: он обвиняется как агитатор и распространитель запрещенной политической литературы. Родители об этом уже знают: мать и Катя в отчаянии. Это известие меня очень смутило: я только теперь ясно понял, что возня с запрещенными книжками влечет серьезные последствия. Брат Николай не мог или не хотел мне ничего больше объяснять и скоро уехал к себе на службу.

Мне очень хотелось выяснить подробности, особенно смысл такого внушительного слова как «агитатор». Я долго колебался, к кому обратиться за разъяснениями; решил спросить нашего историка, В. Беренштама, который знал моих двух старших братьев (Николая и Александра) еще учениками каменец-подольской гимназии, где он сам до Киевского корпуса, преподавал историю. Как-то после урока я догнал В. Беренштама в коридоре, когда поблизости никого не было, и просил у него позволения поговорить по личному своему делу. Он отошел со мною в самый конец коридора к окну и спросил, в чем дело. Я откровенно сообщил ему все, что знал о Саше, и просил объяснить мне и слово «агитатор», и цель всего, в чем обвинялся мой арестованный брат. Историк,